Путь к славе, или Разговоры с Манном
Шрифт:
Вечер четверга. «Виллидж-Авангард». Конец представления. Я это как сейчас вижу. Я исполнял номер — рассказывал почти никуда не годную байку о парне в ресторане, который курил и ел одновременно. Какой смысл так делать? Чтобы придать пище приятный аромат деревенского дымка? Пожалуй, неплохой выход для тех, у кого нет времени на барбекю. Тут я с хрипотцой говорю: «Дайте-ка мне кусок сырого мяса и пачку „Кэмела“. Я тороплюсь».
Взрыв аплодисментов — так это называют комики. Это когда ты произносишь что-то настолько смешное, что зрителям мало просто посмеяться. Им нужно некоторое время, чтобы посвистеть и похлопать, нужно посидеть спокойно, чтобы перевести дух, просушить глаза, из которых от смеха катятся слезы:
Любовь.
Любовь, с которой всю свою жизнь до той поры я почти — совсем и не сталкивался. Любовь, поклонение, восхищение и одобрение. Да, они меня любили. За то, что говорю смешные вещи, эти люди, которых я не знал, которых никогда раньше не видел, с которыми никак не был связан, любили меня.
Вы можете понять, зачем парню, вооруженному только остроумием и микрофоном, — выходить в одиночку к толпе людей и пытаться произвести на них впечатление? Стоять на сцене — и не подбрасывать тарелки, не глотать монетки. Говорить. Просто говорить. Но в том, что ты говоришь и как именно, есть нечто… Есть нечто этакое, и оно так действует на людей, что они поневоле смеются. Смеются и не могут остановиться. Когда тебе это удается — когда тебе удается заставить людей полюбить тебя только за слова, вылетающие у тебя изо рта, — это ни с чем не сравнимое ощущение. Это не сравнить ни с алкоголем, ни с наркотиками. И даже с женщинами. Это такой кайф, которому нет равных, и охотиться за ним ты обречен уже всю жизнь.
Время, которое я проводил с Томми, проходило в грезах. Время, которое я проводил с Томми, проходило вдали от отца. Поскольку я продолжал жить дома, то любой повод сбежать бывал подходящим. А побыть с Томми — повод более чем подходящий. За несколько месяцев у нас возникла связь, которая не рвалась, несмотря на все наше несходство. Она была девочкой-паинькой, домашней и уютной, а я привык шататься до утра по клубам. Мне хотелось выступать на всех сценах, какие я видел. Мне хотелось тусоваться с клубной публикой. Томми не желала иметь с ней ничего общего. Мы с Томми были полными антиподами, это правда, но такими антиподами, которые летели навстречу друг другу со скоростью сто миль в час. Точка столкновения: любовь. Мы получали друг от друга то же, что и дарили друг другу. Томми дарила мне ощущение полноты бытия, ощущение моей значимости. Я же — если не считать, что каждый миг, насколько это было возможно, я старался обращаться с ней как с принцессой, — не знаю, дарил ли я Томми хоть что-нибудь. Мне и нечего особенно было дарить. Но она все равно меня любила.
А еще шутки. Вот что еще мне дарила Томми — шутки для моих выступлений. Пару раз она подбрасывала мне какие-то фразы, казавшиеся ей смешными. Поскольку я был ее парнем — а я думал, что парень может это сделать для своей девушки, — однажды я использовал одну ее фразу. Никто не смеялся. Томми была рада, что я хотя бы ее произнес. Вот в чем еще мы с Томми не сходились: нам казались смешными разные вещи.
— Ты не смеешься, — говорил я.
— Это не смешно, — отвечала она.
У нее дома, на экране «Зенита»: Мильтон Берл [22] в женском платье носится по сцене в черно-белом великолепии. А ей — хоть бы хны.
22
Мильтон Берл (наст. имя — Мильтон Берлингтон; 1908) — популярный комический артист на сцене, на экране кино, на радио и на ТВ, прозванный «Мистер ТВ» и «Дядюшка Мильти».
Я пытался наставлять Томми, показывал
Мы сидели на диване, голова Томми лежала у меня на груди, а сама она явно больше интересовалась чем-то в другом конце комнаты, но не тем, что происходило на экране телевизора.
— Это же классический номер.
23
Сизар, Ирвинг (р. 1895) — ведущий поэт-песенник, а также исполнитель песен на сцене и в кино (20–30-х гг.). Глизон, Джеки (1916–1987) — актер, певец, композитор, руководитель крупных студийных оркестров; ведущий комик на ТВ в 50–60-х гг. Ковач, Эрни (1919–1962) — актер театра, кино и ТВ.
24
Джолсон, Ал (наст. имя — Эйза Йоильсон, родился в России; 1886–1950) — американский эстрадный исполнитель, певец, актер.
— Мужчина в женском платье?
— Да, мужчина в женском платье. Очень смешно. Все обожают этот номер.
Томми — сухим тоном:
— И что — раз все обожают, значит, это смешно?
— Я только хотел сказать, что, раз что-то нравится множеству людей, значит, тому есть причина. Выступи с номером, который валит всех наповал, — и успех тебе обеспечен.
На экране «Зенита»: Берл лупит своего напарника кошельком. Публика в студии надрывается от хохота. А одновременно с ними надрываются тридцать пять миллионов зрителей по всей стране.
Но только не Томми.
— Допустим, это многим нравится — ну и что? Это еще не значит, что это хорошо.
— Ну да, конечно, только… Это как… — С чем бы сравнить? — Ну, это как блюз и поп-музыка, понимаешь? Блюз — лучше, это настоящая музыка, но его же никто не просекает.
Томми оторвала свою голову от моего тела и устремила взгляд куда-то мне в переносицу.
— Я просекаю. — Пуля не ударила бы меня больней. — И я уж лучше стану делать что-то настоящее, а не ерунду, которая всего лишь популярна.
— А я лучше далеко пойду.
— Хочешь далеко пойти? Так иди к черту!
Между мной и Томми воцарился раздор. Иногда противоположности тянутся друг к другу. Иногда они просто ударяются друг о друга.
Она быстро поднялась и куда-то устремилась. Я стал ее догонять. Она на меня злилась за мои слова, а я на нее — за то, что она меня не поняла. Я крепко схватил ее за руку. И мягко притянул к себе.
— Детка, я же не говорю, что это правильно. Просто так все устроено. Это в природе вещей. Так всегда было с комедией, и так всегда будет.
— Значит, когда-нибудь и ты нацепишь женское платье? — Ее глаза горели. Грудь поднималась и прикасалась к моей. Она сердилась. Гнев делал ее привлекательной. Еще привлекательней, чем всегда.
— Ну, если бы мне платили столько же, сколько ему…
Томми вскинула руки к вискам — растопыренными пальцами попыталась обхватить всю голову. И простонала:
— Господи, у меня голова от тебя болит!
Она не шутила. У девчонки действительно началась жуткая мигрень. Даже не вглядываясь, можно было заметить, как пульсируют у нее жилки на висках.
Ослабевшая, усталая Томми выскользнула из моих объятий, вернулась на диван — смотреть на комика в платье. Она не смеялась, не улыбалась — просто молча купалась в монохромном свете от экрана. Тут было и смирение, и протест. Она уступила мне — но уступила, как бы давая при этом пощечину. Ну вот, я смотрю. Делаю вид, будто мне интересно. Доволен?
Я не был доволен. Я, сам того не желая, обидел ее. А обидеть Томми было все равно что взять бритву и отрезать кусок от самого себя: ее боль была моей болью.