Путь к славе, или Разговоры с Манном
Шрифт:
— И ты решил пойти пешком от пляжа до Майами. — Незнакомец заполнил кое-какие пустоты в моем ответе.
— А потом эти трое… их было трое…
— Какая глупость.
— Они собирались меня убить, — проговорил я спокойным голосом, чтобы как-то дистанцироваться от почти свершившегося факта.
— Какая глупость!
— Хуже. Настоящие животные. Тупые, дикие.
— Ну да. Они-то тупые животные, но ты… Ты — просто дурак дураком.
Это меня остановило. Это отбросило меня к самому началу.
— Что?
— Ходить тут ночью пешком!
— Я заблудился. Я же вам говорю: я заблудился. Я меньше всего хотел, чтобы меня поймала шайка этих… — Тут я почувствовал боль. Боль от жжения. Коснулся пальцами щеки. Из нее непрерывно сочилась теплая кровь. — О Боже… — До меня снова дошло, что я только чудом остался жив.
Незнакомец протянул мне носовой платок. Его презрение не отменяло сострадания, но сострадание не мешало ему задать мне хорошую словесную взбучку:
— Ты, должно быть, северный черный. Ты с Севера?
— Из Нью-Йорка.
Покачав головой, он произнес таким тоном, как будто мы — какой-то непостижимый биологический вид:
— Все вы, северные черные…
— Это что — моя вина? Значит, я виноват…
— Вы никогда не думаете. Вы там никогда не…
— Не думаем о чем? Не думаем о том, что нас могут вздернуть? Да, мы об этом не думаем. Но у «нас всех» там не носятся по улицам такие чокнутые гопники, у которых на уме только выпивка и линчеванье.
— Да, сэр. У вас, на Севере, все тихо, мирно и чинно. Вы не задираете носа, а они ничего не меняют.
Я некоторое время сидел молча, глядя невидящими глазами на приближавшиеся огни Майами.
И вдруг мне в голову пришла мысль:
— Вы ведь ехали один. Вы на меня нападаете, а сами ехали здесь в одиночестве.
— Я не один. — Он похлопал по пистолету, который лежал между нами.
— Если бы вы не ехали в одиночку, вам не понадобилось бы оружие.
— Черному на Юге всегда нужна защита. А ехать мне далеко. Я возвращаюсь в Миссисипи с региональной конференции.
— Вы коммивояжер?
Он немного посмеялся. Потом задумался. Потом решил, что мой вопрос на самом деле ничуть не смешон.
— В каком-то смысле. Только мы ничего не продаем. Мы предлагаем. Предлагаем черным…
— Черным. Вы все время повторяете…
— Они называли нас цветными и неграми. Черными мы сами себя начали называть. Если они — белые, тогда мы — черные. Вот мы кто, вот мы что. А то, что мы предлагаем черным, — это достоинство, равенство и возможность… нет, право, право на то, чтобы с нами обращались так же, как с белыми людьми.
— А кто это «мы»? Кто все это предлагает?
— «Национальная ассоциация за расширение прав цветного населения».
Настал мой черед рассмеяться.
— Невысокого ты о нас мнения, — заметил незнакомец.
— По-моему, вам кажется, что вы делаете добро. Но если вы думаете, что, выпуская
— Мы устраиваем демонстрации, бойкоты, ведем регистрацию избирателей…
— …чего-то добьетесь, помимо того, что разозлите шайку гопников…
— А ты так не думаешь?
— Я на себе ощутил, что это за сброд.
Незнакомец кивком показал на мою щеку:
— Это они с тобой сделали?
— Я порезался не во время бритья. — Еще десяти минут не прошло, как меня чуть не убили, а я уже снова острю.
— Это они тебя порезали?
— Они загнали меня прямо в забор.
Очередь смеяться снова перешла к незнакомцу.
— Не важно, как я порезался, мне больно! — сказал я.
— Ага. Больно. А знаешь, что я видел?
— Что же вы видели?
— Я видел, как чернокожих старух вышвыривают на улицу только потому, что они отказываются ехать в задней части автобуса. Я видел, как за то же самое мужчин выбрасывают из автобусов и убивают. Я видел, как бьют школьников — и мальчиков, и девочек, — за то, что они устраивают демонстрации и требуют лучших книг и лучших классных комнат. Я видел мужчин, которые настолько боятся, что их вздернут за то, что они не так посмотрели на белую женщину, что они скорее будут шагать по проезжей части, чем пройдут по тесному тротуару, — а в это самое время белые мужчины тайком, по темным углам, осуществляют интеграцию с нашими женщинами.
— Я видел Эмметта Тилла.
Эмметт Тилл. Его избили за то, что он не показывал страха, а когда он отказался унижаться, его убили. Эмметт Тилл. Ему было четырнадцать лет.
А я танцевал.
Я повернул голову, поглядел в окно, как будто там, в темноте, было что-то такое, на что стоило смотреть. Я увидел только собственное отражение — лицо, на котором явственно читались вина и позор.
— И после всего этого, — сказал я, обращаясь к своему отражению в стекле и к незнакомцу, — после всего того, что вы видели, вы действительно думаете, что заставите этих людей что-то вам дать?
— Нет. Они нам ничего не собираются давать. Нам нужно самим добиться всего этого: сидеть в ресторанах там, где они нам запрещают. Ходить по тротуарам, раз они считают, что нам можно топать только по проезжей части. Мы добиваемся этого, высоко держа головы и глядя в глаза белым людям. Мы добиваемся этого тем, что стоим за себя.
— Как этот Мартин Лютер Кинг в Алабаме? Пока он добивается только того, что его избивают и бросают в тюрьму.
— Ты знаешь другой способ?..
— Я знаю другой способ. — Теперь я снова взглянул на незнакомца и начал излагать ему основы своей религии. — Ты добиваешься успеха. Такого успеха, такой популярности, что белые люди не смогут встать у тебя на пути, даже если захотят, но они и не захотят. Чего они хотят — так это видеть тебя, быть рядом с тобой. Они хотят выстроиться в очередь и выложить свои кровные только за то, чтобы провести пару часов в твоем присутствии.