Путь к славе, или Разговоры с Манном
Шрифт:
Этот человек, Фрэнк, сказал:
— Приятно познакомиться, Джеки. — Голос у него оказался довольно высоким и звучал чуть сдавленно, как будто он говорил со мной через пылесосную кишку. Мне показалось забавным, что у такого крепкого на вид человека — такой тонкий, одышливый голосок. — А знаешь, ты уморительный парнишка.
Парнишка. Мне это не понравилось. Но я никак не показал своей реакции.
Жюль сделался словоохотливым:
— Конечно уморительный. Иначе бы я его не нанял. Я чуть живот не надорвал, слушая этого малого, а я
— Эй, почему бы тебе не пойти на кухню и не проверить, хорошо ли разбавили выпивку? — проскрипел Фрэнк.
Жюль исчез, не сказав больше ни слова.
Может, голосу этого типа и не хватало басистости, зато властности было хоть отбавляй. Он говорил — люди слушали. Я сделал мысленную зарубку, отмечая такое почтение окружающих: не мешает перенять.
Все вокруг — парочки, дружеские компании за столиками, — все вдруг перестали обращать внимание друг на друга и умолкли, чтобы не пропустить ни одного слова из моего разговора с этим Фрэнком. Все начисто забыли о том, что я и даже Тони творили на сцене. То, что происходит сейчас, — вот настоящее представление.
Фрэнк поинтересовался:
— Как там — про то, что твой старик не пьяница… — Он силился вспомнить слова.
Один из его спутников, сидевших тут же за столом, торопливо — совсем как комнатная собачка, которая торопится поднести хозяину газету, — подсказал:
— Он говорил: его отец не пьяница, потому что он может запросто лежать на полу и ни за что не держаться.
Фрэнка снова одолел приступ неудержимо-удушливого смеха, как будто он услышал эту шутку в первый раз.
Другие мужчины тоже засмеялись.
Девушки просто улыбнулись.
— Откуда ты узнал такой прикол? — спросил Фрэнк.
— Это не прикол, сэр. Это чистая правда. Мой отец превратил умение напиваться в целую науку, — ответил я очень серьезно.
Фрэнк и его дружки снова расхохотались.
— Если бы питье превратили в олимпийский вид спорта, мой отец точно получил бы золотую медаль. Джесс Оуэнс [33] среди бухарей… конечно, если ему не придется бежать по прямой.
Фрэнк — тут его лицо из красного сделалось синим — замахал на меня рукой: мол, перестань, а то я задохнусь.
33
Джесс Оуэнс (1913–1981) — знаменитый американский легкоатлет. На Олимпийских играх 1936 г. в Берлине этот чернокожий спортсмен опроверг гитлеровскую расовую теорию, завоевав 4 золотые медали.
Его приятели принялись делать то же самое. Топали ногами, стучали по столу, чтобы показать Фрэнку, что им тоже до колик смешно слушать меня.
Девушки просто улыбались.
Я стоял и думал об отце — этом алкаше, из-за которого на всех напал приступ смеха. Хоть на что-то он наконец сгодился.
Фрэнк:
— Садись, Джеки.
Места для меня в кабинете не было. Прошло полсекунды, прежде чем это стало понятно, но, по-видимому, полсекунды
— Поли, какого хрена? Вставай, мать твою, пусть Джеки сядет.
Поли — кто бы ни был этот Поли — вскочил с места, причем с таким видом, будто хотел заслужить отсрочку от смертной казни.
Я занял освободившееся место рядом с подругой Поли.
По залу пробежал говорок. Я не мог понять, о чем судачат: о том, что я сижу с Фрэнком, или о том, что я сижу рядом с белой бабой.
Фрэнк. Фамилию его я не разобрал и вот теперь ломал голову — кто он такой. Его лицо казалось мне знакомым. Смутно. Он вроде смахивал на Джорджа Рафта, но явно не был актером. Киномагнат? Сердце у меня забилось. Неужели я вошел в милость к какому-то киномагнату? Вполне возможно — на нем было столько драгоценностей! Вся кабинетная публика тоже сверкала камнями на пальцах, золотыми часами, алмазными булавками на галстуках и жемчужными ожерельями.
Пока я думал об этом, Фрэнк повторил:
— Ты уморительный парнишка. А почему я тебя раньше здесь ни разу не видел?
— Я никогда раньше не выступал здесь, сэр. Я в основном работал по разным кафе, по клубам в Виллидже.
— А, с этими волосатыми психами. — Фрэнк ясно дал понять, что ему публика из Виллиджа не по вкусу. — Ты наркотиками не балуешься, а?
— Нет. Нет, сэр.
— Это чистая отрава. Держись лучше подальше от этой отравы. — Фрэнк допил остатки своего спиртного.
— Да, сэр. Я недавно ездил с большими гастролями. Только-только пробиваюсь в престижные заведения.
Фрэнк кивнул, потом сказал:
— Мне нравится, что ты не сквернословишь. А то у многих — особенно у тех, кто на волосатых работает, просто мат на мате стоит, матом погоняет. У тебя — нет. На тебя я могу с женой приходить.
— Конечно, Фрэнк, — поддакнул Поли из своего штрафного угла позади нас. — Ей бы очень понравилось.
Появился официант в красном пиджаке, принес Фрэнку новую порцию выпивки и без единого слова удалился.
Я почувствовал, как что-то легко коснулось моего бедра. Взглянул на женщину, рядом с которой сидел. На подругу Поли. Она со скучающей улыбкой таращилась на Поли.
Фрэнк:
— Ты когда-нибудь на Тахо выступал?
— На Тахо? На озере Тахо? Нет, сэр.
— Тебя надо устроить на Тахо. — Обращаясь к Поли: — Напомни мне, чтобы я поговорил с Момо насчет этого малого. Чтобы в клуб его устроить.
Поли, видимо не рискуя доверяться собственной памяти, вытащил ручку и бумагу и все записал.
Я спросил:
— А кто этот Момо?
Фрэнк от добродушия мгновенно перешел к резкости:
— Один наш знакомый — вот кто, черт возьми. И не фиг тебе об этом тревожиться.
Я об этом и не тревожился. Меня гораздо больше тревожило, не нарвусь ли я на что-либо посерьезнее отчитывания за неуместные вопросы.
— Жюль о тебе хорошо позаботился? — снова добродушно спросил Фрэнк. Я начал догадываться: этот тип — из тех, кто с одинаковой готовностью и ударит тебя, и приголубит, причем обоим действиям одинаково не придаст никакого значения.