Путь к золотым дарам
Шрифт:
— Их Девичья крепость, верно, не лучше. А богиня их не иначе как сама Яга! — воскликнула Добряна.
Доброслав испуганно прижался к матери и заплакал бы, если бы не пример брата, преспокойно набивавшего рот пирожком с зайчатиной.
— Да, только Яга может хотеть такого, — продолжала северянка. — Чтобы женщина всю жизнь дома не вела, мужа не имела, а только людей убивала. Эти мужеубийцы страшнее нурянок-волколачек.
— Они не только убивают, — возразила Косер. — Пашут землю, пасут скот, ставят дома, чинят крепость — всё сами, без мужчин. И девочек своих растят. Понимаешь, Добряна, в степи часто так бывает: мужчин остаётся мало — погибли или в дальний поход ушли. И тогда женщинам приходится браться за всё — и за оружие тоже.
— Работать
— Ваши мужики тоже носа не высовывали бы из леса, если бы не женились на нас, степнячках, — с торжеством сказала Ларишка. — Да, собирались отдохнуть, поохотиться на зубров... А оказалось — Артимпаса нас не забывает. За Артимпасу, богиню войны и любви! — Старшая царица росов подняла чашу синего финикийского стекла. Сквозь прозрачные узоры в виде волн красным пламенем светилось колхидское вино.
— За Морану-воительницу, несущую смерть и новую жизнь! — поднял золотой кубок Ардагаст.
— Главное, чтобы вы добрались до гробницы раньше зихов и амазонок, — деловито сказал Рескупорид. — Она в верховьях Фарса. Если ехать степью, а потом вверх по Фарсу, можно успеть за неделю, самое быстрое — за пять дней. А зихи в горах все тропы знают, от моря доедут дня за четыре.
— Можно не слишком спешить. Левий ворожил по звёздам насчёт удачного дня. Он будет только через восемь дней, — сказал Менахем.
— Эх, отправиться бы на такое дело нам троим — мне, тебе, Ардагаст, и Инисмею! И Косер вместе с нами, — мечтательно вздохнул Рескупорид. — Только мы с тобой теперь не царевичи, а цари... Слушай, давай сегодня поедем к Мирмекию и кургану Перисада, как тогда! Только теперь с нашими жёнами, с детьми... А завтра с утра ты выступишь в поход. Сейчас жара, Боспор обмелел, переехать вброд можно.
И два царя с семействами отправилсь на берег моря к городку Мирмекий. Купались, загорали, женщины с детьми отдельно от мужчин. Ополаскивались по очереди и росские дружинники. Цариц от нескромных взглядов скрывало растянутое на кольях полотно. Царевичи росов, как когда-то их отец, на своём опыте узнавали, кого из морских обитателей лучше не трогать. Савромат был очень горд тем, что Серячок прокатил его на себе: для сарматов волк — самый священный зверь. Цари принялись бороться, и росич одолел грека: недаром десять лет бродил по восточным и иным землям. А Ларишка с Косер, искупавшись, взялись выяснять, кто из них лучше владеет оружием.
К огорчению Савромата, его мама не смогла справиться с многоопытной тохаркой. Зато потом, когда затеяли скачки до Перисадова кургана, Косер вылетела на его вершину самой первой, ещё и с ним, Савроматом, за спиной. Потом спускались в страшный склеп, где когда-то Валент со своим учителем вызывали демонов. На этот раз никаких чародеев там мне было, и даже Доброслав не испугался. Однако на плитах пола белел магический чертёж. Кто-то снова норовил пообщаться с нечистой силой, и оба царя вслух послали неизвестных некромантов поближе к тем, кого здесь вызывали.
Вечером друзья расстались. Рескупорид с семейством, Добряна с детьми и Стратоник вернулись в Пантикапей, а Ардагаст с дружиной, Ларишка, Вышата и персидский маг поехали на восток и ещё до захода солнца перешли вброд обмелевший Боспор.
Весь следующий день дорога шла мимо желтеющих полей спелой пшеницы и густых садов. Среди них белели каменные домики под черепичными крышами и укреплённые богатые усадьбы о четырёх башнях каждая. По дорогам разъезжали всадники, одетые и вооружённые по-сарматски, но хорошо говорившие по-эллински. Здесь жили сарматы и меоты [40] , поселённые для охраны восточных земель Боспора. В отличие от таких же поселенцев-греков по ту сторону пролива, они не чуждались приезжих варваров, выспрашивали степные новости, приглашали к себе. Это они, земледельцы и воины, не покорились
40
Меоты — оседлые племена Прикубанья и Приазовья, родственные адыгам.
За устьем Гипаниса местность изменилась. Слева раскинулись зелёные пойменные луга и плавни, справа вздымались поросшие густыми лесами горы. Всюду — поля, сады, на тучных лугах — бесчисленные стада и табуны. Но вместо каменных домов тут стояли хижины из самана и камыша, а вдоль Гипаниса густо теснились городки, окружённые земляными валами. Их жители — меоты — веками защищали свой урожай и скот то от степняков, то от своих же сородичей-горцев. Ради мира покорялись то сменявшим друг друга степным ордам, то боспорским царям. Ладили даже с неистовыми мужеубийцами — те ходили весной продлевать свой род к меотскому племени гаргареев. Одного лишь ни за что не хотели меоты — оставить свой опасный, но обильный край.
Занятным попутчиком оказался мобед Манучихр. Он происходил с самого юга Парфинской державы, из древнего Парса, где поныне стояли руины Персеполя, столицы Ахеменидов, и правили, ходя и под рукой парфян, потомки Дария и Ксеркса. Там люди были наиболее праведны, благочестивы и преданы вере Заратуштры. Так заверял Манучихр и делал всё, чтобы убедить в этом чужеземцев. Перед любым делом, будь то еда, сон или работа, он бормотал пару молитв или изречений. В огонь или в воду не только не бросал ничего оскверняющего, но и прикрывал рот повязкой, приближаясь к огню, дабы не осквернить его своим дыханием.
Завидев змею, жабу, черепаху, муравья, он немедленно убивал их. Венеды пожимали плечами: всяких гадов Чернобог сотворил, но зачем же всех давить, если не мешают? А черепахи в чём виноваты? Мобед объяснял: «Ненавидящий создания Ахримана в душе попадёт по смерти на небо благих слов. Но лишь истребляющий их — на небо благих дел». При этом мобед любил животных, заботился о ежах, выдрах, лисах, в особенности же о собаках.
Над персом посмеивались, но уважали за правдивость и трудолюбие. Он любил поесть и выпить и заверял, что изнурять тело — грех, а вино хорошего человека делает ещё лучше, а злого — хуже. Однако в походе ни на что не жаловался, не избегал никакой работы, а утром вставал раньше всех и первым делом молился восходящему солнцу. А ещё молился луне и звёздам, воде и огню, душам праведных и добрым богам, в которых росы сразу узнавали своих: в Ормазде — Рода и Бога Богов, в Михре — Даждьбога и Гойтосира, в Бахраме — Перуна и Ортагна... Мобед знал обо всём на свете и охотно рассказывал о невиданных животных и небесных светилах, о древних царях, сражавшихся с дэвами, о чудесной и многотрудной жизни пророка Заратуштры. Хилиарх с удивлением узнал, что хорошо ему знакомые магические книги Зороастра сочинены греками, пророк же колдовство осуждал.
Тёплыми вечерами у костра, отпугивавшего комарье (ещё одно творение Ахримана), чернявый мобед с аккуратно подстриженной бородой спорил с индийцем, греком, венедом и росом — и легко находил с ними всеми общий язык. Ибо трудно было доброму и честному человеку не согласиться с тем, что говорил перс о добре и зле и выборе между ними, о разуме — лучшем из духовных благ, о борьбе со злом. Но особенно охотно и увлекательно повествовал Манучихр о праведных царях, начиная с Виштаспы, покровителе пророка. О том, как они насаждали истинную веру и искореняли дэвопоклонничество. Ардагаст слушал и удивлялся: ведь это о нём, о его войне с колдовской ратью Чернобога и Яги в непролазных венедских лесах и болотах! И с восхищением слушали южного волхва дружинники-росы.