Путь Короля. Том 2
Шрифт:
Стоящие позади короля советники коротко посовещались. Затем, пока личный толмач Шефа отец Бонифаций переводил титулы гостей на английский, Скальдфинн, жрец Хеймдалля, шагнул вперед. Знаток языков и переводчик, он знал все, что было известно на Севере о других народах.
— Евреи — это народ с Востока, они распяли Христа, — сказал Скальдфинн. — Очевидно, кто-то из них еще остался.
— Христа распяли римляне, — возразил Шеф, — германские воины из римского легиона.
Он говорил со спокойной уверенностью,
— Христиане предпочитают обвинять евреев.
— А те люди в длинных тонких одеждах? В кого верят они?
— Мы зовем их магометанами. Они верят в Пророка, который появился незадолго до нашего времени. Их Бог и Бог христиан — это почти одно и то же, но они не верят в божественность Христа, а христиане их Мухаммеда даже за пророка не считают. Между мусульманскими и христианскими королевствами всегда шла война. Однако мусульмане принимают христианских подданных и евреев и обращаются с ними честно.
— Как и мы, значит.
— Да, за исключением того…
— За исключением чего? — Шеф все еще слушал вполуха, как отец Бонифаций долго и нудно переводит неприкрытую лесть, чрезмерно рассыпанную Сулейманом.
— За исключением того, что они считают все три народа — мусульман, христиан и евреев — людьми Книги. Все остальные, по их мнению, не исповедуют настоящего Бога, который в этих трех религиях един, хотя верования разные.
Шеф некоторое время размышлял, слушая сбивчивый двойной перевод — арабскую речь Гханьи еврей Сулейман перекладывал на своеобразную латынь, с которой отец Бонифаций переводил на смешанный англо-норвежский жаргон, принятый при королевском дворе. Наконец Шеф поднял руку. Переводчики сразу замолчали.
— Скажи им, Бонифаций, что, как я понял, они не считают нас людьми Книги. А ты, Торвин, покажи им одну из наших книг. Покажи ему свою книгу священных преданий, написанную рунами. Бонифаций, спроси, не думает ли он, что мы тоже люди Книги?
Гханья поглаживал свою бороду, а огромный человек в белой одежде и с молотом на поясе подошел к нему, протягивая какой-то фолиант. Посол велел взять книгу Сулейману, чтобы случайно не осквернить себя.
— Из чего она сделана? — пробормотал он по-арабски.
— Они говорят, что из телячьей кожи.
— Ну, слава Аллаху, не из свиной. Значит, у них нет бумаги?
— Нет. Ни бумаги, ни свитков.
Оба непонимающе глядели на руны. Сулейман всмотрелся попристальней.
— Смотрите, господин, в этих буквах нет закруглений. Одни прямые штрихи. Я думаю, эти буквы происходят от зарубок, которые они делали ножом на дереве.
Острым глазом Шеф углядел легкий презрительный изгиб рта Гханьи и сказал стоявшим позади людям:
— Это не произвело на них впечатления. Вот увидите, переводчик вежливо похвалит книги и не ответит на наш вопрос.
— Посол халифа рассмотрел вашу книгу, — решительно
Сулейман не подобрал для «бумаги» другого латинского слова, кроме papyrium, «папируса», уже известного Бонифацию, хотя тот предпочитал пергамент. К тому времени, когда перевод дошел до ушей Шефа, «бумага» превратилась в «пергамент», что не было ни новым, ни интересным.
— Вежливо поблагодари и спроси, что привело их сюда.
Все его советники, англичане и норманны, христиане и люди Пути внимательно выслушали длинный рассказ о нападениях на острова, о греческом флоте и франкских солдатах, о железных людях и греческом огне. Когда Сулейман упомянул о последнем, Шеф снова вмешался и спросил, видел ли его кто-нибудь из послов собственными глазами. Ряды разомкнулись, и вперед пропустили молодого человека: юношу с таким же смуглым орлиным лицом, как у его хозяина, но, как отметил Шеф, с выражением самодовольного превосходства, которое у него недоставало такта скрыть.
Юноша медленно поведал свою историю.
— У тебя очень зоркие глаза, — заметил Шеф в конце рассказа.
Мухатьях покосился на Гханью, увидел его кивок и не спеша извлек свою подзорную трубу.
— Мой наставник, Ибн-Фирнас, — сказал он, — самый мудрый человек в мире. Сначала он научился исправлять слабость своего зрения, используя стекла особой формы. Потом, в один прекрасный день, следуя его указаниям и по воле Аллаха, я открыл, что два стекла делают далекое близким.
Он направил длинную, обтянутую кожей трубу в открытое окно, по-видимому испытывая свои всегдашние трудности с ее фокусировкой.
— Там, — в конце концов заговорил он, — девушка с непокрытым лицом склонилась над колодцем, набирает в ведро воду. Она очень красивая, подошла бы для гарема халифа, ее руки обнажены. На шейной цепочке у нее висит… висит серебряный фаллос, клянусь Аллахом!
Юноша расхохотался, а его начальник неодобрительно нахмурился: мудрее не высмеивать дикарей, даже если их женщины не имеют стыда.
Шеф вопросительно посмотрел на Гханью, дождался согласного кивка и взял странный предмет у юноши, не обращая внимания на его недовольство. Он глянул на широкий конец трубы, взял со стола тряпку и аккуратно протер стекло, ощупывая его форму. Сделал то же самое с узким концом. Ему и прежде доводилось замечать, глядя через толстое зеленое стекло — в его стране это был лучший материал для окон, его могли позволить себе лишь самые богатые, — как искажаются очертания предметов. Значит, такое искажение может быть не только помехой, но и приносить пользу.