Путь летчика
Шрифт:
Пересаживаясь в лодку, мы уронили одно весло. Чечин сгоряча хотел было прыгнуть за ним в воду, но я его удержал: доплывем и с одним.
Только в клиперботе я почувствовал, что у меня сильно разбиты нога и спина. Двигались мы медленно. Веслом работал один Чечин. Он пострадал меньше нас и вообще отличался изрядной силой.
Берег тут каменистый, обрывистый. Боясь порвать нашу резиновую лодку, мы долго выбирали более или менее пологое место.
Воздух из клипербота уходил, бот начал морщиться, приобретать мешковатую форму. Внутри появилась вода. Нашли удобное место
Вытянуть клипербот на берег у меня нехватило сил. Оставалось одно: не выпускать веревки, и я держал ее, а Чечин в это время сам подтянул клипербот к камню.
Так мы выбрались на берег. Итти я не мог. Попросил товарищей, чтобы они как можно скорее шли на зимовку и выслали навстречу людей.
Проварихин хотел отдохнуть, но я ему категорически запретил:
– Потом ни за что не встанешь.
Люди ушли. Часа три, теряя последние силы, я пробирался к станции, и, наконец, на полдороге меня встретили зимовщики…
– А что случилось с остальными?-спросил я.
– Остальные погибли, - грустно сказал Шевелев.
За окном шторм все усиливался. Казалось, что какой-то злой шутник без конца бросает в стекла груды снега.
Под впечатлением рассказа Марка Ивановича все приумолкли. Не впервые приходилось слышать подобные рассказы. Они еще больше настораживают, заставляют принимать во внимание любые неожиданности, которые всегда может преподнести Арктика.
Пурга бушевала трое суток. Самолеты занесло снегом. Около них образовались огромные сугробы. Два дня понадобилось для того, чтобы очистить самолеты и откопать лыжи. С аврала мы возвращались с багрово-красными лицами, усталые, но веселые и бодрые от физической работы, от свежего морозного воздуха. Аппетит был у всех великолепный, сон овладевал нами раньше, чем голова успевала коснуться подушки.
Зимовщики дружно помогали нам в работе. Как только кончилась пурга, был отремонтирован сломанный штормом руль машины Алексеева.
Корабли стояли в полной готовности к полету, на Маточкином Шаре наступили летные дни. Но в это время разыгрался шторм на Земле Франца-Иосифа. А когда там наступила тишина, у нас снова выпал снег и поднялся новый шторм. К счастью, он был менее продолжителен.
Семнадцатого апреля разведывательный самолет вылетел на Землю Франца-Иосифа.
Пролетев Новую Землю, Головин уверенно пошел над Баренцовым морем. Но через некоторое время радисты приняли от него тревожное сообщение. Путь Головину преградил такой мощный циклон, что даже сравнительно мало загруженная машина не могла пробиться.
Головин немедленно получил распоряжение итти на мыс Желания.
В этот день мы тоже предполагали вылететь, но неудача разведчика заставила нас отложить старт.
Убийственно медленно потянулось время. Все готово, все проверено, а приходится ждать.
Укладываясь спать, мы утешали друг друга:
–
Но и утро, и полдень заставали нас на Маточкином Шаре. Купол острова Рудольфа был закрыт туманом.
Близится вечер. Неожиданно с Рудольфа сообщают: прояснилось, штиль. В косых лучах заходящего солнца четыре машины одна за другой поднимаются в воздух.
Берем курс по восточному берегу Новой Земли. Над вершинами гор плывут кучевые облака. Они напоминают скалы самой причудливой формы.
Вот и мыс Водяной. Поворачиваем строго на север.
Впереди, далеко-далеко на горизонте, серая непроницаемая стена. Это надвигается циклон.
Машину слегка покачивает. Мы постепенно идем вверх. Солнце все реже показывает свой ослепительно яркий диск.
Непроницаемая стена облаков заметно приближается и совсем неожиданно появляется прямо перед нами.
Набираю высоту две тысячи метров. Верхний край облаков уже близок. Еще сто-двести метров – и мы полетим над ними.
Даю полный газ. Ревут и дымят моторы, из глушителей вылетают светлосиние языки пламени. Тяну на себя штурвал, довожу скорость до ста сорока километров. Самолет высоко задрал нос, но барьера не взял.
Отдаю штурвал от себя и, не входя в облака, резко поворачиваю машину влево; делаю круг, чтобы еще набрать высоту, не теряя из виду другие самолеты.
В конце концов нам удается подняться выше облаков. Внизу сплошная пелена. Солнце село.
Через несколько минут Спирин дает мне курс. Иванов сообщает, что слышит сигналы радиомаяка острова Рудольфа. Я надеваю наушники: точка-тире, тире-точка – «А» и «Н». Их слышно одинаково хорошо – значит, идем в зоне, прямо к цели.
Самолет идет спокойно, его совсем не качает. Если бы не шум моторов, несущих нас к северу, трудно было бы представить себе, что мы в воздухе: плывем, как на лодке в тихую-тихую погоду.
На северо-западе появляется алое зарево. С каждой минутой оно становится все ярче и светлее.
Бабушкин показывает вперед:
– Ты видел, - улыбаясь спрашивает он, - чтобы солнце всходило на западе? Это потому, что на Земле Франца-Иосифа полярный день.
Веду самолет прямо на восходящее солнце. Его лучи, сперва холодные, робкие, постепенно начинают сиять так ослепительно, что мешают управлять машиной. Отряд наш вышел в полярный день, где солнце уже не заходит за горизонт.
Один Сима Иванов не обращает внимания на это сказочное зрелище: он занят настройкой радио.
Иван Тимофеевич открывает верхний люк своей рубки. Из люка показываются его руки; они тянутся к солнечному компасу. В центре маленького объектива показывается солнечный зайчик. Стоит только немного свернуть с курса, как этот зайчик исчезнет. Он ведет нас строго по меридиану, который проходит через остров Рудольфа.
В нашем распоряжении много приборов, контролирующих правильность полета: магнитный компас, солнечный компас, радиокомпас, радиомаяк. Самый ненадежный прибор в районе, близком к полюсу, - магнитный компас. Здесь его стрелка малоустойчива. Даже когда самолет идет ровно, она все время отклоняется то в одну, то в другую сторону.