Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной

Георгиевский Митрополит Евлогий

До Белграда мы ехали около суток. Дорогой мы любовались живописной долиной реки Вардара, ущельями, горами… На остановках в Скоплье, Нише… мы могли уже приметить сытость, достаток сербского населения: в витринах лавочек уже белый хлеб… — в нашем беженском представлении несомненный показатель благополучия.

По совету спутников-сербов мы с дороги послали телеграмму митрополиту Димитрию Белградскому следующего содержания: "Пять русских архиереев прибывают (по-сербски "долазят") Белград просим вашего гостеприимства. Евлогий Георгий Митрофан Гавриил Аполлинарий".

В Белград наш поезд прибыл утром 5 февраля. Не успел еще поезд поравняться с платформой, смотрю, стоит мой приятель граф В.Бобринский

и машет издали фуражкой. Мы тоже замахали ему из окна. Однако поезд у платформы не остановился: нас сразу отвели на запасной путь и приступили к проверке бумаг. В это время подъехала к вокзалу карета; из нее вышел маленький епископ и направился к нам. Это был преосвященный Досифей Нишский, воспитанник нашей Киевской Духовной Академии, друг русских, а потом завязавший и со мною самые добрые, дружественные отношения. Владыка обратился ко всем нам с радушным приветствием:

— Приветствую вас, владыки, с любовью, а также и всех вас, русских… — обратился к нам преосвященный Досифей. — Мы рады оказать вам гостеприимство за все то, что русские для нас сделали. И это не фразы…

Эти слова были сказаны искренно, горячо.

— Справляйтесь с бумагами, а потом прошу вас пожаловать к митрополиту… — сказал, обращаясь к нам, архиереям, епископ Досифей.

С вокзала нас направили в казарму, в карантин. Тут образовалась очередь к доктору на освидетельствование. Сербские власти боялись тифа. В нашей партии кое-кого оставили в карантине; у одной двенадцатилетней девочки оказалась корь. Граф Бобринский уговорил нас последовать за ним, не дожидаясь освидетельствования. Он провел нас задним ходом, мы прибавили шагу — и выскользнули из казармы. Бобринский посадил нас на трамвай, и мы поехали на окраину города, где он жил, ютясь в маленькой квартире.

Графиня встретила нас радушно и прежде всего предложила помыться. Это было нам необходимо: мы были черны от грязи. Гостеприимные хозяева накормили нас блинами. Во время завтрака мы узнали, что граф Бобринский уже в контакте с митрополитом Димитрием и епископом Досифеем и что нам уже приготовлены комнаты у каких-то радушных хозяек. Князь Жевахов непринужденно объявил Бобринским, что он у них намерен остаться… — и остался.

Мы пришли в новое наше обиталище, отдохнули, а часа в три-четыре отправились представляться митрополиту Димитрию [103] .

103

Митрополит Димитрий высшего богословского образования не получил, он окончил Агрономический институт во Франции.

Нас встретил глубокий старец, добрый, ласковый, чуть с хитринкой, — тип восточного иерарха.

— Будете жить у нас, мы вас устроим, устроим… а теперь идемте ужинать, — ласково сказал он нам.

К ужину собрались все сербские архиереи во главе с епископом Досифеем. Этой трапезы, этого широкого славянского гостеприимства я не забуду никогда… Сколько было проявлено к нам радушия, тепла! И с какою непосредственностью, простотою… Митрополит предложил нам ежедневно обедать в митрополичьем доме, в трапезной членов Синода, но подчеркнул, что пока наше устройство временное, но надо подумать и о более прочном.

— Я предлагаю вам потом расселиться по нашим монастырям. Все будет там к вашим услугам, вам будет предложено полное обеспечение.

На другой день мы узнали, что король Александр выразил желание повидать нас, и мы в назначенный день и час все впятером отправились во дворец.

Король ласково встретил нас, расспрашивал о русских делах, вспоминал Россию… После аудиенции через нашего представителя Штрандмана каждому из нас вручили по 1000 динар.

Тут возникло недоразумение с князем Жеваховым; он считал себя членом нашей архиерейской компании, как бывший Товарищ обер-прокурора, и высказал неудовольствие, что мы не разъяснили этого нашему представителю… "А иначе каждый из вас должен поделиться со мною", — заявил он.

Постепенно мои спутники стали разъезжаться по монастырям. Первым уехал епископ Гавриил, потом владыка Аполлинарий, за ним епископ Митрофан и епископ Георгий с неразлучным своим спутником архимандритом Александром.

Я остался в Белграде. Митрополит Димитрий относился ко мне очень хорошо, не отпускал: "Поживите, освойтесь… Может быть, займетесь своими русскими общественными делами…" Он часто приглашал меня к себе, беседовал со мною, перезнакомил со всеми сербскими иерархами, предлагал служить; я получал от него приглашения на хиротонии, на торжества, — словом, он старался меня развлекать.

Жил я теперь у новых хозяек. Епископ Досифей нашел мне комнатку в маленьком домике у вдовы убитого на войне майора Десанки Вучкович и ее старушки матери. Приняли они меня с любовью, относились с редкой заботливостью и брали с меня очень дешево.

Я стал осматривать Белград. Скромные, низкие домики, плохие мостовые, мало внешней культуры и отпечаток провинциализма и Востока, но приятный и милый в своей патриархальности город. Отношение населения к нам, русским, было трогательное. В трамвае кондуктор: "А… русс!" — и отказывается брать деньги за билет.

Белград быстро наводнился русскими беженцами. Жалкое зрелище… В лохмотьях, в рваных шинелях, измученные, истощенные, они шатались без дела по улицам, прилипая к витринам магазинов, здороваясь, перекликаясь друг с другом и сплетничая. Хаотическое состояние неорганизованной и бездельной людской "массы". Потом понемногу стали пристраиваться, находить работу. Возникла инициативная группа "Общества взаимопомощи", за ней стояла какая-то политическая организация, возглавляемая одним из братьев Сувориных. Я побывал тут и там. Грустное впечатление… Словесная потасовка, крики, упреки, обвинения в неправильности выборов и т. д. — ничего серьезного, делового. Я поделился своим впечатлением со Штрандманом. "Мне хотелось бы помочь организоваться массе, — сказал я, — но ничего с нею не сделать…" — "Напрасно ходите, владыка, оставьте их…" Кое-что в этой аморфной массе скристаллизировалось, но я участия в этом процессе уже не принимал, а мирно жил у моих хозяек, занимаясь изучением сербского языка.

Каждый вечер, бывало, слышу: "Господине, молим вас на конференцию". Это значило, на очередной урок мне надо пройти по коридору в кухоньку, где для меня уже приготовлено "церна кафа" (кофе). Помню, как-то раз они мне показали книжку: песенник. В ряду песен первая — сербский гимн. Я на нем не остановился и стал перелистывать дальше, а когда дошел до болгарского гимна "Шуми, шуми, Марица…", мне вспомнилась семинария, где мы, семинаристы, его певали, — и я его запел. Смотрю, лица моих хозяек помрачнели, и они примолкли. В чем дело? "Вы сербский гимн пропустили, а болгарский запели… Так всегда было: "Болгария для русских дочь, а Сербия падчерица…" — объяснили они мне внезапную перемену своего настроения. Однажды вечером, смотрю, они на кухне в сосуде топят снег. "Зачем?" — спрашиваю я. "Так надо", — с лукавой улыбкой отвечает одна из хозяек. А когда вода вскипела, объявили: "Мы вам хочем оперети косу" (вымыть волосы). Я сконфузился, но все же предоставил голову в их распоряжение. Вымыв мне волосы, они расчесали их, окрутили голову полотенцем и отвели в мою комнату, которую предварительно хорошо натопили. Заботливые, милые женщины. Когда впоследствии я приезжал в Белград, я всегда, по их просьбе, останавливался не в отеле, а у них.