Путь на моря (из сборника "Ради жизни на земле")
Шрифт:
Я попросил рассказать, как встречали моряки Новый год.
Андрей оживился:
— Весело. Посылки — в общий котел, торт сделали. А потом пели под гитару, смотрели «Голубой огонек».
Тут же мне был выдан рецепт приготовления торта: нагреваются на плите банки со сгущенкой, содержимое намазывается на печенье — и торт готов!
— У нас после Нового года вот что произошло: попали двое парней в лазарет. Лазарет недалеко, возле пристани. Пришло время выписываться — а тут как задует пурга! И ветер номер раз, двадцать метров в секунду. Вездеходу не
Вот теперь я наконец понял, почему такая тяжелая на первый взгляд служба на отдаленном посту вовсе не кажется морякам тяжелой, почему находятся среди них такие, что, отслужив, остаются на островах. Они были одной семьей, матросы и командиры поста, а дружной семье мерзлота не страшна. Даже вечная.
Пора было уезжать, когда ко мне пришли комсомольские вожаки — старшина 2-й статьи Демидов и старший матрос Панченко.
— Поглядите, какое письмо мы получили!
И действительно, было чему удивляться. На конверте значилось: «Морякам-североморцам».
Вера Константиновна Хахаева писала, что ее муж во время войны служил на острове сигнальщиком, был очевидцем героического поединка сторожевого корабля «Туман» с тремя фашистскими миноносцами…
Ребята решили ответить Вере Константиновне. Им, морякам, было о чем написать в Вологду!
ПАРНИ ИЗ НАШЕГО ГОРОДА
Мелькали за окном полные талой воды перелески, отбивали неторопливую чечетку колеса. В купе заметно темнело.
— Пошли на погружение, моряки. — Смирнов с хрустом потянулся, развязал галстук. Впервые за эти штормовые месяцы можно было наконец-то отоспаться, не думать о стрельбах, о груде незавершенных дел.
— Мы всегда готовы, товарищ старший лейтенант! — Смуглолицый бакинец Семин радостно улыбнулся. И как было не радоваться: только двух моряков с лодки, его, Семина, и еще старшего матроса Владимирова, взял с собой замполит на юбилей псковского комсомола.
— Я так и думал, старшина.
Орлов повесил на плечики тужурку и вдруг удивленно вскинул брови: Владимиров укладывался на койку, сняв только ботинки, не отстегнув от фланелевки даже синий прямоугольник воротника. Поймав взгляд начальства, Владимиров смутился, наморщил лоб:
— Вот привычка, ничего не скажешь…
Смирнов понял, что последние два месяца трюмный привык спать в холодной тишине первого отсека не раздеваясь, и пока еще слишком малое расстояние отделяло их всех от прижавшейся к причалу лодки.
…Об этом и о многом другом рассказал мне В. П. Смирнов, когда мы разговаривали в просторном служебном кабинете. Капитан-лейтенант больше на «Псковском комсомольце» не служил, пошел, как говорится в таких случаях, на повышение, но о лодке говорил с гордостью истинного подводника.
— Ну а все-таки почему моряки спали в отсеке, а не в казарме? — поинтересовался я.
— Да
И чтобы окончательно убедить меня в том, что «Псковский комсомолец» — лодка действительно знаменитая, Смирнов открыл ящик письменного стола и бережно извлек номер «Frei Welt». Улыбаясь во всю обложку, смотрели на меня из переборочного люка ребята в лихо сдвинутых набекрень пилотках.
— Поглядите, даже в ГДР о нашей лодке пишут! Стоит ли говорить, с каким нетерпением шагал я после всего этого мимо укрытых соснами домов, мимо пестрых клумб туда, где отливала штилевою голубизной бухта и четко прорисованный кузбасс-лаком на синем полотне неба темнел у пирса знакомый с давних пор силуэт. Подводная лодка «Псковский комсомолец» принимала торпеды…
Зеленое туловище, опоясанное бугелем, уже зависло на кране, и худощавый капитан-лейтенант не спеша подавал команды. У сходни маячила высокая фигура вахтенного с автоматом через плечо.
— По первому году? — поинтересовался я.
— Так точно, по первому, — с готовностью ответил моряк.
— Ну и как, не тяжко?
Вопрос мой был не случаен. Пресловутая «годковщина» нет-нет да и давала о себе знать…
Естественно, я не надеялся, что моряк сразу раскроет передо мной душу. В конце концов, меня только что представили экипажу, да и обстановка для расспросов была не самой подходящей. И все-таки то, что я услышал, было неожиданным. Моряк как-то удивленно глянул на меня, даже, показалось, хмыкнул.
— Что вы! Да я как в дом родной попал!
Родной дом… Мне неоднократно потом случалось слышать на лодке эти слова — и не только от первогодков, но и от умудренных долгими годами флотской службы мичманов. И я пристально вглядывался в лица подводников, пытаясь распознать, в чем же причина нравственного микроклимата, при котором стальные борта «Псковского комсомольца» и впрямь кажутся морякам стенами родного дома. Главное, как мне подумалось, я узнал.
Последняя торпеда вползла в круглое чрево торпедо-погрузочного люка, и сразу же во всех отсеках раздалось: «По местам стоять, со швартовов сниматься!» А через два часа лодка уже шла на глубине, став крохотной точкой на карте, и невидимые звуковые волны бежали к ней со всех сторон. «Псковский комсомолец» вел поиск цели — лодки.
«Лодка по лодке» — стрельба серьезная, но никакого особенного волнения в центральном посту я не наблюдал. Мерил расстояния от штурманской выгородки до поста акустики командир, иногда поглядывая на красную дугу дифферентометра. Боцман Бальчунас терпеливо ждал команды, положив крупные ладони на штурвал рулей, механик Нагибин что-то негромко говорил мичману Шмонину. Мичман, широко расставив ноги, сидел на разножке, не отводя глаз от сигнальных лампочек, манометров, маховичков — всего того, что в совокупности называлось постом погружения и всплытия, — и согласно кивал.