Путь на Олений ложок
Шрифт:
— Не бросить… — хмуро сказал Толик.
— Тогда замолчи.
Вид у Толика был печальный. Он хотя и отворачивался от мальчика и делал вид, что не замечает его, но тонкий аромат копчености делал свое, и Толик опять украдкой косился на мальчика: «Доедает… Копченая… И, наверно, вкусная… Сидел бы со своей колбасой дома, а то людей только расстраивает и отрывает от дела…»
Миша дернул Толика за рукав.
— Гляди…
По скверу медленно шел тот самый милиционер. Он мимоходом, как строгий хозяин, поглядывал по сторонам: на клумбы цветов, на посыпанные песком дорожки, на скамейки, часто
— Здравия желаем, Татьяна Петровна!
— Здравствуйте, Егор Андреевич, — отвечала старая женщина, снимая чеховское пенсне. А милиционер, не останавливаясь, проходил дальше и опять уже кого-то приветствовал.
— Он тут как дома, — заметил Толик. — Его все старики знают, кланяются.
— Еще бы! Орденоносец, почетный человек. Это тебе не шуточное дело. Пойдем…
Миша, глядя на Толика, еще сильнее ощутил голод, у него неприятно засосало под ложечкой, но он твердо решил молчать и не показывать виду. «А как же во время войны разведчики терпели?.. Обед же никто не таскал за ними… Ну и я хныкать не буду, вытерплю! Мы ведь тоже на боевом задании…»
Толик, чуть не плача, простонал:
— Есть хочу!..
И тут Миша вспомнил, что у него в кармане трусов уже несколько дней лежит рубль, который ему дала мать на мороженое. Он даже подпрыгнул от радости. Толик уставил на него полные недоумения глаза.
— Потерпи, Толька, сейчас есть будем!
— Что есть?
— Лапу будешь сосать, как медведь косолапый.
— Тебе смешно, а мне нет.
Но Миша уже бежал, размахивая на бегу заветным рублем.
Буфет в Доме пионеров оказался закрытым. Миша помчался дальше, забежал в одну палатку, в другую, но там продавались пирожные, печенье, конфеты, пряники. Того, что искал Миша, не было. Ему надо не пряников, а настоящего ржаного хлеба, от которого исходит такой крепкий, хороший запах.
Первое, что бросилось ему в глаза, когда он влетел в булочную, — девочка. Она стояла у круглого детского столика и с наслаждением ела пирожное, сладко прищелкивая языком. Высокая тетя стояла рядом и ожидала, когда девочка доест. У Миши сразу пропал голод. Он на минуту задержался в дверях, потом подошел к прилавку, безразлично поглядел на сдобные булки, красиво уложенные под стеклом витрины, на пирамиды румяных баранок, на горы душистого хлеба…
Но что же теперь делать? Покупать хлеб или подойти к девочке и спросить ее? О чем? Ведь она может ничего не ответить или тетя обратит внимание и прогонит…
И пока он думал и гадал, как ему поступить, девочка вместе с женщиной вышла из булочной. Миша выскользнул следом. «Не буду пока подходить, пусть идут, куда хотят, а я за ними…»
Женщина и девочка подошли к воротам парка, постояли у доски реклам и объявлений, зашли в парк и повернули на центральную аллею.
Как только они подошли к скамейке, на которой сидел Толик, тот вскочил и, маскируясь за деревьями, стал пробираться за ними.
— Она, да? — шепотом спросил Миша, выглянув из-за дерева.
— Она самая. — ответил Толик.
— Подходить близко не будем. До дому дойдем, а там все разузнаем, согласен?
— Согласен… Хлеба купил?
— Не успел.
Толик сморщился,
— Осталось немного, потерпим.
Ребята разошлись: Миша на одну сторону аллеи, Толик — на другую. Они двигались осторожно, таились за деревьями, пригибались к кустарникам, как следопыты, выслеживающие добычу. Не заметили, как прошли весь парк, вышли за ворота, пересекли неширокую площадь, скверик с черным угрюмым памятником посредине и остановились у подъезда большого многоквартирного дома. Женщина и девочка вошли в подъезд.
— Вот и пришли, — сказал Миша, но в его дрогнувшем голосе чувствовалась неуверенность. Может быть, надо было сразу остановить девочку и спросить ее? А теперь неизвестно, сколько придется ждать здесь. Может быть, она и не выйдет больше сегодня.
Толик тоже думал об этом, но говорить не хотел. Ему казалось, что чем больше он говорит, тем сильнее и мучительнее ощущение голода.
— Опять будем ждать? — через силу спросил он.
— Придется.
Девочка вышла после обеда. Она прошла в скверик и только хотела сесть на скамейку, как из кустов, росших возле скамейки, показалась голова Толика. Девочка, приняв его за уличного озорника, повернулась, чтобы уйти. Но из-за тополя вышел еще один мальчишка и преградил ей дорогу. Это был Миша.
— А я папу твоего хорошо знаю, — заговорил Толик, пустившись на хитрость.
— Папу?! — девочка удивленно раскрыла глаза. — А у меня нет папы. Он умер.
— Как умер? — усомнился Толик, не доверчиво разглядывая девочку. — А тогда, помнишь? В парке ты с ним гуляла. Он такой черный, высокий… В сером костюме, и портфель у него большой, со светлыми замочками.
— А-а, это вовсе и не папа, а дядя Влас, но его сейчас нет дома, он на юг отдыхать уехал. Он живет не здесь, а на улице Белинского, тридцать два.
— О-о, тогда я знаю этого дядю Власа, — вмешался в разговор Миша. — Фамилия его Мурашкин, да?
Девочка рассмеялась.
— Мурашкин!.. Вот смешно. Может быть, еще Букашкин?.. Вовсе и не Мурашкин, а Керженеков Влас Прокопьевич, вот! — с гордостью закончила она.
Ребята вдруг переглянулись и разом побежали из сквера, оставив в недоумении белокурую девочку.
8. Архивариус Керженеков
Шатеркин только что вернулся из города. Едва он сел за стол, как в кабинет вошел дежурный сотрудник и доложил, что его давно ждут два мальчика.
— Два мальчика? — переспросил капитан, с недоумением взглянув на дежурного. — Что же им нужно?
— Не могу знать, товарищ капитан. Говорят, что пришли по какому-то очень секретному делу. — Дежурный поправил спереди гимнастерку. — Мальчишки настойчивые, фамилий своих не называют, держатся строго и ни с кем не разговаривают. Проведите, говорят, нас к большому капитану, которого дядей Колей зовут, и все.