Путь на восток
Шрифт:
Вот только он ведёт себя… странно.
На лице явственно угадывается плохо скрытое выражение растерянности, руки поминутно сжимаются в кулаки, пока Ксавье продолжает отступать вглубь гостиной, глядя на открытое окно заметно расширенными глазами.
И куда только подевалась его вечная безрассудная смелость?
— Ты что… — меня мгновенно осеняет догадка. — Боишься высоты? Серьёзно?
— Ничего я не боюсь, — хренов герой морщится с наигранным безразличием, мгновенно подтверждая мои предположения. — Просто это совершенно идиотская затея.
Мне
Гордый и смелый рыцарь без страха и упрёка, бросающийся в гущу сражения, чтобы героически спасти едва знакомую девушку. Готовый поделиться собственной кровью, уверенно раздающий приказы, решающий всё за других… И тут такая неожиданность.
Несмотря на напряжённость ситуации, уголки моих губ дёргаются в слабом подобии усмешки.
— А твои кретины знают, что ты трясёшься как девчонка, оказавшись выше второго этажа? Вы поэтому поближе к земле жили? — я выразительно изгибаю бровь, откровенно наслаждаясь его смятением.
— Иди к черту, Аддамс, — Ксавье хмурится с нескрываемой досадой. — Если хочешь, прыгай одна. Я выберусь другим способом.
Но мы оба прекрасно знаем, что другого способа нет. Остаться здесь, ровно как и попытаться прорваться через лестничную площадку — чистой воды самоубийство.
Впрочем, если чертов идиот хочет героически погибнуть в бою с мертвецами, почему я должна его останавливать?
Мне нет до него никакого дела.
Как и до остальных скудоумных кретинов.
— Как хочешь. Прощай, — я поворачиваюсь обратно к окну и упираюсь ладонями в широкий белый подоконник, выискивая глазами наиболее удачное место для приземления.
Проржавевшие строительные леса вовсе не выглядят слишком надёжными — доски на них явно успели прогнить. Но мой вес даже в лучшие времена не превышал сорок пять килограмм, а теперь и подавно.
Должно получиться.
Непременно должно.
Сделав глубокий вдох, я взбираюсь на подоконник и мысленно считаю до трёх. Все мышцы рефлекторно напрягаются, адреналин струится на артериям, сердцебиение учащается.
Сейчас или никогда.
Но странное чувство глубоко внутри отчаянно противится моему решению бросить доморощенного героя на верную гибель. Неприятно свербит в груди, царапая тупым зазубренным ножом, не позволяя покинуть наш общий смертельно опасный капкан.
Чертов Торп ведь меня не оставил. Тогда, на их захолустном ранчо… Хотя мог бы. Мы ведь никто друг другу, он не обязан был мне помогать — но помог, рискуя собственной жизнью.
А потом сделал это снова, не позволив подохнуть от внушительной кровопотери.
Oh merda, и откуда в моей голове подобные мысли? Неужели идиотский альтруизм передаётся воздушно-капельным путём или через переливание крови?
— Нет, — я резко спрыгиваю с подоконника обратно в гостиную. — Мы сделаем это вместе, и даже не вздумай со мной спорить.
— Уэнсдэй, ты не понимаешь… — разумеется, он спорит. Ожидать иного было бессмысленно. — Я не смогу. Это точно.
— Трусость тебе не к лицу, — не утруждая себя проявлениями тактичности, я подхожу ближе и останавливаюсь напротив Торпа. Скрещиваю руки на груди и пытаюсь поймать
— Дело не в этом, Уэнсдэй, — бормочет хренов герой странно севшим голосом, машинально потирая переносицу двумя пальцами и упорно не желая посмотреть мне в глаза. — Просто… Когда я был ребёнком, моя мать выпала из окна.
Oh merda, только не проработанных детских травм нам и не хватало. Но разозлиться у меня почему-то не выходит — вместо этого я внезапно ощущаю смутный укол вины за недавние резкие слова.
— У нас в доме было полно прислуги, но окна в своей мастерской она всегда мыла сама… — продолжает рассказывать Ксавье, хоть я об этом и не просила. Отступив ещё на пару шагов назад, он опускается в кресло, ссутулив плечи и потупив взгляд в пол. — Это была дурацкая нелепая случайность, она вдруг оступилась… Но упала не сразу, успела схватиться за подоконник. Я пытался помочь ей. Пытался втащить обратно, но не смог… Мне же было шесть. Она не умерла, нет… Но навсегда осталась прикованной к инвалидной коляске, перестала рисовать… Перестала быть собой.
Я храню молчание, не имея ни малейшего понятия, как прокомментировать очередную историю чужой трагедии — в словах поддержки я не сильна. Даже не понимаю, на кой черт хренов герой вдруг решил поделиться со мной настолько личной информацией — ведь за всё время нашего знакомства мы едва ли обменялись парой фразой без обоюдного ядовитого сарказма. До статуса друзей нам бесконечно далеко.
Но нужно что-то сказать.
Или что-то сделать.
Не с целью выразить сочувствие.
Но с целью заставить его перебороть застарелую детскую фобию, выпрыгнуть из чертового окна и убраться отсюда куда подальше, пока мы не стали кормом для мерзких тварей.
— Нет смысла переживать о том, чего ты не можешь изменить, — начинаю я, тщательно взвешивая каждое слово и шаг за шагом подходя ближе. — Прошлого не вернуть. Но если ты сейчас сдашься и останешься здесь, то лишишь себя будущего. И не только себя.
В два шага я преодолеваю оставшееся между нами расстояние и сажусь на широкий подлокотник кресла. Подобная близость к другому человеку предательски обескураживает, сбивает с толку — приходится выдержать минутную паузу, чтобы собраться с мыслями.
— Разве не ты совсем недавно говорил, что если не смог спасти своих родных, то можешь попытаться помочь другим людям?
— Ты запомнила, — он поднимает голову, взирая на меня с таким странным выражением, будто никогда прежде не видел.
— У меня хорошая память, — отчего-то мне становится дискомфортно под пристальным взглядом его тёмно-зелёных глаз. Настолько, что в интонациях даже нет привычной ядовитой резкости. Oh merda, какой ужасающий кошмар.
Но рациональное мышление подсказывает, что моя стандартная саркастичная манера общения делу не поможет. Не имею ни малейшего представления, что нужно делать. Машинально моргаю, ощущая чудовищное иррациональное смятение… и вдруг, повинуясь внезапному порыву, протягиваю к нему руку и накрываю широкую мужскую ладонь своей.