Путь отважных
Шрифт:
Бешено летела назад земля под ногами Барасби. Встреченная на пути канава осталась после лихого прыжка далеко позади. Увидел бы хромой Кербек, как лихо умеет скакать Барасби, пожалел бы, что не дал ему настоящего коня.
Мысли о лошадях не покидали Барасби и дома. Мальчик ложился спать, закрывал глаза и видел жеребят. Кони кабардинской породы — тёмногнедые, с высокой лебединой шеей, тонкими сильными ногами. Уши торчат, как две камышинки.
Иногда Барасби снилось, что он уже большой, сам участвует в настоящих скачках. Его конь первым рассекает ленточку финиша.
Утром,
— Опять наш джигит примчался первым.
Однажды Барасби, как всегда, проснулся рано на заре и побежал на конюшню. Он знал, что сейчас погонят лошадей на водопой.
— Пожалуйста, дядя. Очень прошу. Разреши сесть. Подсади. Упаду — не заплачу, честное слово, — умолял Барасби старика.
Кербек ухватил Барасби за смолисто-чёрную, круто вьющуюся прядку волос.
— Ох, и надоел же ты мне!.. Ладно. Сядешь вон на того Серого. Он смирный. Но бывает, что и он зашалит — тогда держись крепче.
Конюх поймал Серого, надел на него уздечку.
Барасби нетерпеливо переминался с ноги на ногу, словно стоял на горячем песке. Он засучил рукава и заправил рубашку в короткие штанишки. Сильные руки Кербека подхватили мальчика, и он оказался на широкой спине коня. Одна за другой лошади покидали двор. Конюх хлопнул ладонью по крупу Серого:
— Гляди, около речки спуск крутой, не завались на гриву!
Речка бежала вдоль края села. Горная речка — с бурным, сильным течением. Спуск к воде был скользок от недавно прошедшего дождя, и, отпустив Барасби, старый конюх не на шутку забеспокоился.
Даже с самым опытным джигитом может случиться беда. Кербек, который, как говорится, полжизни провёл на спине лошади, знал это на собственном печальном примере. Как-то он пас лошадей на склоне высокой горы. Ночью неожиданно налетела буря. При вспышке белёсой молнии Кербек увидел, что часть табуна мчится прямо в сторону пропасти. Под Кербеком был лучший скакун. В какую-нибудь минуту конюх опередил испуганных лошадей и, крича и размахивая руками, заставил их повернуть в другую сторону. Но конь Кербека на полном ходу споткнулся о камень и тяжело повалился на бок.
Хрустнула кость, и наездник остался лежать на земле.
Нога вскоре зажила, но кость срослась криво. С той поры и получил конюх прозвище «Хромой Кербек».
«Не надо было отпускать мальчишку одного», — думал Кербек, торопливо ковыляя к речке. Хромал он довольно сильно, и издали было видно, как белая его шляпа то опускается, то поднимается в такт шагам.
До речки было ещё далеко, когда Кербек услышал громкий конский топот в боковой улочке.
Лошади мчались прямо навстречу Кербеку, высоко задирая голову. Они шумно и испуганно дышали. Позади, отчаянно лая, неслась напугавшая табун собака. Кербек пропустил мимо разгорячённых лошадей. Он беспокойным взглядом отыскивал серого коня, на котором сидел Барасби. Мальчик изо всех сил вцепился в гриву Серого, упрямо, не желавшего отставать от табуна.
Кербек бросился в самую гущу потных конских крупов, навстречу Серому. Нужно схватить рукой уздечку и остановить лошадь, чтобы
Сердце старика дрогнуло. Что с мальчиком? Почему он лежит молча? Неужели он потерял сознание? Кербек поднял валявшуюся тут же хворостину и начертил на земле круг, в центре которого оказался Барасби. Затем он схватил наездника в охапку и перенёс на сухое место к плетню.
Старик поглядел на очерченный на земле круг. Что бы ни говорили комсомольцы, которые так любят посмеяться над верующими, но Кербек знал, для чего он чертит этот круг. Наверняка эго не простое падение: Барасби сбросил на землю нечистый дух — джинн. Теперь джинн и вместе с ним боль остались в очерченном круге.
Старик был так доволен, что Барасби остался цел и невредим, что даже не заметил, как мальчик кусает губы, чтобы не расплакаться. Плакать нельзя — он же дал честное слово. Захнычешь, тогда уж старый Кербек ни за что не посадит второй раз на лошадь.
— Молодец, Барасби, джигитом будешь! — похвалил его старик.
— Было бы седло, я ни за что не упал бы! — говорит Барасби, шагая рядом с Кербеком, довольный похвалой конюха.
На войне почти всегда бывают очень длинные дни. Особенно если тебе сказали: ночью пойдёшь в разведку, а сейчас, друг, хорошенько отдохни и выспись.
Разведчик Барасби лежит, подложив под голову седельную сумку. Глаза Барасби закрыты, но спать не хочется. Снова и снова вспоминается родной аул. И, конечно, прежде всего — мама.
Вот она стоит у порога дома. Барасби в этот день не идёт домой из школы, а летит так, будто на узких мальчишечьих плечах выросли крылья.
— Мама! — кричит он издали. — Мама! Смотри на меня… Я уже пионер!
Мама не успевает ответить, а сын уже совсем рядом, он теребит пальцами алый шёлковый галстук.
— Я пионер… Мы все теперь пионеры. И Мусарби, и Хажбекир тоже пионеры. 5. Мы дали торжественное обещание…
— Обещание? — улыбаясь, переспрашивает мама.
— Да. Хорошо учиться. И хорошо трудиться… И любить Родину.
Мама гладит Барасби по голове.
— Идём-ка домой. Ты, наверное, проголодался?
— Погоди. — Барасби не терпится рассказать обо всём, что было на первом в его жизни пионерском сборе. — А ешё мы давали обязательства.
— Какие обязательства?
— Индивидуальные. — Слово трудное, и Барасби выговаривает его запнувшись.
— А что это такое?
— Я тебе сейчас скажу так, как я на сборе говорил, — предлагает Барасби и, не дождавшись согласия мамы, выпаливает фразу за фразой: — «Мы должны помогать колхозу. Мы даём слово: будем помогать». А потом я сказал так: «Я очень люблю животных, особенно лошадей. Я возьму шефство над жеребёнком, буду его кормить и воспитывать…» А Мусарби и Хажбекир взяли шефство над телятами. А я не могу над телятами, я больше люблю лошадей… Мама, ты мне дашь отрубей и кукурузы? Я буду ими кормить жеребёнка.