Путь отважных
Шрифт:
— А что? — удивился Володя. — Разве нельзя? — спросил он, глядя на своего «дядьку». Но — и тот хохотал вместе со всеми.
— Силён салага! На царский трон взобрался!
Впервые за все эти годы услышал Володя раскатистый смех Якума Гайдебулина. Он словно помолодел в ту ночь: морщинки разгладились на тёмном усталом лице, а губы раскрылись в широкой улыбке.
Так стал
Постукивают на стыках рельсов колёса вагона. Едут моряки в дымных теплушках на восток, на колчаковский фронт. Приехали в город Пермь на реке Каме, погрузились на старенький речной пароходик, хлюпающий колёсами по воде, как водяная мельница. Всё дальше и дальше на восток… Пешим строем идут матросы к селу Шлыки, чтобы принять первый бой с белогвардейцами.
Много после этого было боёв. В предгорьях Уральского хребта, под городом Екатеринбургом, у горы Благодатной и в других местах воевал Володя Карасёв рядом со своим другом и воспитателем Якумом Гайдебулиным. Белогвардейцы были хорошо одеты, сыты, вооружены новейшим оружием. Ведь им помогали и английские, и французские, и американские капиталисты. Дрались колчаковцы ожесточённо. Они воевали за свои поместья и фабрики, за дворянскую и буржуйскую власть, хотели вернуть всё, что отняла у них Октябрьская революция. А матросы и красноармейцы воевали за то, чтобы никогда эти старые порядки не вернулись. В отряде, где служил Володя Карасёв, не хватало оружия и патронов. Обносились матросы. Разутые, голодные, шли они в атаку на пулемёты врага, отбирали у колчаковцев оружие и продовольствие, чтобы воевать дальше — до победы над врагами революции.
Однажды зимой в бою у станции Платина пришлось матросам туго. Белогвардейцев было намного больше, охватили они матросский отряд с двух сторон, того и гляди — окружат. А патроны у матросов — на исходе. Пришлось им отступать. Глухой ночью шли матросы, проваливаясь в глубокий снег, по лесу. А мороз был жестокий. Вьюга слепила глаза. Казалось, конца не будет этому пути. Володя поддерживал тяжело раненного Якума Гайдебулина, который шёл всё медленнее и медленнее и наконец, теряя силы, упал на снег. Ранение оказалось смертельным.
Здесь, в страшном морозном лесу, похоронил Володя под снегом Якума и, стоя над снежной могилой, думал, что этот суровый матрос был ему ближе родного отца. Это Якум воспитал Володю, сделал его стойким и сильным, научил любить свой народ и ненавидеть врагов. И решил Володя в ту ночь принять имя матроса-большевика Якума как своё отчество, чтобы всю жизнь это имя напоминало ему, как надо жить, работать и бороться с врагами революции.
С тех пор зовут Карасёва Владимиром Якумовичем.
С. Обмыш-Кузнецов
В КУЛУНДИНСКОЙ СТЕПИ
Рисунки
Однажды Игнат Владимирович Громов подозвал к себе Кирю Баева, усадил с собой рядом, обнял по-отцовски и сказал:
— Хочу дать тебе боевое задание… Побывать надо в Корнилове у мельника Монохина. Да и к попу заглянуть надо, узнать, нет ли у них офицеров и чем они занимаются. Понятно?
— Понятно.
— Сбрасывай с себя одежду, надевай самое что ни есть рваное, будто нищий, и шагай в деревню за милостынькой. Сумеешь?
— Всё как есть разведаю! — восторженно воскликнул паренёк.
Киря натянул на себя рваную рубаху, такие же штаны, не по росту большой, залатанный пиджак, сбоку пристроил мешок с чёрствыми горбушками хлеба. Подошёл к Громову и дрожащим голоском пропел:
— Подайте милостыньку Христа ради… Сиротинка я… Нет у меня ни отца, ни матери…
…Долго брёл Киря узенькой тропинкой. Но вот и Корнилово. На улицах тишина, людей нигде не видно.
«Попрятались», — подумал Киря и, чтобы не вызывать подозрений, начал побираться с крайней избы.
Он подходил к окну, стучал в стекло и просил подаяния, заходил к более зажиточным во двор, а то и в дом. Подавали плохо, жалуясь, что от такой жизни как бы самим не пришлось идти по миру с сумой.
Так Киря добрался до поповского дома. Открыл тесовую калитку, прошёл к крыльцу. Дверь оказалась незапертой, и мальчик вошёл в кухню.
У печи возилась маленькая толстая попадья. Киря перекрестился на икону и запел:
— Подайте Христа ради… Нет у меня ни отца, ни матери…
Попадья подошла к стенному шкафику, отломила кусок ржаного хлеба и подала нищему.
— Спаси вас Христос… Дай бог вам… — забормотал Киря, а сам присматривался к двери в комнату, откуда доносились приглушённые голоса, но дверь была плотно прикрыта.
Кто там — вот что надо было узнать разведчику.
И вдруг лицо Кири исказилось болью, из рук выпал кусок хлеба, а сам он судорожно схватился за живот и опустился на порог.
Попадья перепугалась: не дай бог помрёт, ещё отвечать за него придётся. Она кинулась к мальчишке и, теребя его за ворот пиджака, спросила:
— Что… что с тобой? Что случилось?.. Где болит?
— Схватило… — простонал Киря. — Бывает, как схватит, так хоть помирай.
Попадья ещё больше всполошилась, крикнула мужа. Дверь широко распахнулась, и показался разопревший, раскрасневшийся батюшка. Киря бросил быстрый взгляд в комнату. За столом сидели офицеры, мельник Монохин, Леоненко, ещё несколько человек.
Монохин, обняв офицера, пьяно уговаривал его.
— Не ездите, ваше благородие, мы вас сегодня не пустим. Н-не пустим. Мы еще гульнём. Ко мне пожалуйте.
— Ну ладно… ну и гу-гульнём, — заплетающимся языком проговорил офицер. — У тебя так у тебя.
Киря ясно разобрал их слова, подумал: «Значит, ночью будут пить у Монохина».
— Чего орёшь? — облизывая жирные губы, спросил поп у жены, не понимая, что происходит.
— Да вот побирушка. Живот у него схватило. Как бы не помер.