Путь пешки 3. Смена короля
Шрифт:
Все это было самым первым потрясением в моей жизни. Вторым – и тоже очень страшным – была затронувшая нас война. В один прекрасный весенний день на улице послышались выстрелы, а потом в дом ворвались русские солдаты. Они убили всех мужчин из числа слуг и отлавливали, уводили или насиловали женщин. Мама и я спрятались в саду – но бежать было некуда – через стену забора мы перелезть не могли и оказались пойманными в собственном доме. Солдаты рубили, жгли и пили, мочились в фонтан и продолжали насиловать всех попавших в поле зрения женщин. Одна из служанок повесилась на ближайшем к нам дереве. Мать сказала, что это самый страшный
Очнулась я на корабле, в каком-то грязном полутемном помещении с дощатыми стенами, со связанными над головой руками, одежда отсутствовала вовсе. На мне корячился какой-то прыщавый подросток в одной рубахе и сапогах. Он больно сжимал мою грудь – а она уже и так была синего цвета с зелеными переливами – видимо, не ему первому так понравилось ее сжимать. Я чувствовала жуткую боль промеж ног. Только когда он закончил, то поднял на меня взгляд – увидев, что я смотрю на него, он даже отпрянул, испугался и с криком «Братцы, османская шлюха очнулась!» – вскочил на ноги, потряхивая своим хозяйством чуть ли не у меня перед лицом. В общем – их было шестеро, они приходили по очереди и развлекались. В промежутках я с безразличием осматривала свое тело – свернувшаяся кровь на ногах, синяки разных цветов… Но мне уже было все безразлично – я чувствовала себя мертвой, мое тело не имело никаких потребностей – ни жажды, ни голода, ничего… Мне казалось, что все это продолжается вечность, что я уже давно умерла и со стороны наблюдаю за этой вакханалией под шелест волн за стеной…
Однажды все закончилось – в помещение зашел новый человек – чистый, трезвый, в мундире и белых перчатках. Разглядев меня в полумраке, он какое-то время смотрел на меня со смесью сострадания и брезгливости на лице. Потом гаркнул «Купор!» Подбежал один из моих знакомцев, стоя перед новеньким навытяжку. «Что это?! Убрать! Сгною гадов!» – после чего меня отвязали и куда-то понесли за руки и за ноги.
Двое вынесли меня на улицу – яркий солнечный свет слепил мои глаза. Нарядный офицер накрыл меня каким-то тряпьем, потом дал одному из матросов позвякивающий мешочек и сказал:
– Найди кого-нибудь, кто позаботится о ней. Отплываем через полчаса. Все понял? И смотри мне… – офицер замахнулся на нерадивого подчиненного. Тот испуганно закивал и куда-то убежал – наверное, искать… Офицер опять смерил меня жалостливым взглядом, резко развернулся на каблуках и взошел обратно на корабль. Я осталась лежать прямо на досках пирса – надо мной по чистому небу пролетали кудрявые облака – казалось, я лечу вместе с ними и давно уже покинула свое многострадальное тело… Я его совсем не чувствовала – ни боли, ничего…
Наконец к пирсу подъехал на телеге мужик, а вместе с ним на козлах – один из моих мучителей. Он быстренько спрыгнул, зашвырнул меня на телегу, где оказалось сено, и обратился к мужику:
– Отвези ее куда-нибудь, а? Ну – в больницу, или в монастырь какой…
– Так она ж еле живая! А ну как отойдет?
– А отойдет –
***
И мы поехали. Мне было все равно – куда и зачем, мне казалось, что хуже чем есть – уже никогда не будет. Мы очень долго ехали, судя по меняющемуся рельефу – в горы. Потом мужик остановил лошадь.
– Эй, девка! Может – по нужде сходишь или как? Ты вообще жива еще? Воды будешь?
– Да… – еле слышно выдавила я из себя.
– Ты сама-то откуда? Из родных есть кто?
– Черкеска я.
Как же тяжело было разговаривать… Тем более, что в то время русского я почти не знала. Понимать-то понимала, в общих чертах, а сама разговаривала коряво – меня этому языку учили очень поверхностно.
– А-а-а – разочаровано протянул мужик – басурманка… То-то я смотрю – черноглазая какая… В монастырь тебя не возьмут, наверное… Так это что они тебя – через море везли, аж от султанского берега? Жалко мне тебя, девка, да вот не знаю даже – куда тебя и везти… Домой привезу – так и там тебе будет несладко – война ведь, а тут вражескую девку в деревню привез… Да еще избитую и попорченную… Я бы денег тебе этих и отдал, что за тебя заплатили – да вот только чем они тебе помогут-то?
Крестьянин надолго затих. Наступала ночь, я все так же лежала на телеге. Очень тяжело было держать открытыми веки и я их закрыла. Где-то недалеко шумел мужик, ходил, шурша ветками… Потом запахло костром… Иногда слышалось дыхание лошади. Так я и заснула.
Проснулась я от движения – мы опять ехали. Мужик шел рядом с телегой и смотрел на меня – видимо, все не мог решить, куда же меня деть. Увидев, что я открыла глаза – он обрадовался, и его простодушное лицо расплылось в улыбке.
– О – живая! Проснулась наконец! А я-то боялся, что уже все… Выглядишь ты, конечно – краше в гроб кладут… Не замерзла ночью-то?
Моя рука выскользнула из-под тряпья – мужик взял меня за запястье и собирался уже засунуть руку обратно, под покрывало.
– А ручки-то барские, гладенькие… Не из простых ты, да? А это что? Это что у тебя на ладонях? А ну стой! Тпрууу!
Остановив лошадь, мужик судорожно сдернул покрывало с моих стоп, потом с переполненными ужасом глазами подошел опять к голове:
– А ну открой рот! Рот открой, я тебе говорю!
Я, ничего не понимая – открыла рот. Мужик ухватил меня за нижнюю губу и вывернул ее наружу. Лицо его побелело, глаза округлились от испуга:
– Так и есть… Язвы у тебя, девка – на ладонях, ступнях и во рту… Наверняка и на срамных местах, но я там смотреть не буду… Заразили они тебя, девка… Срамной болезнью заразили… Я-то ее знаю, в казармах насмотрелся…
Огорченный мужик отошел от меня в раздумьях. Где-то недалеко шумел водопад, оглушительно распевали птицы… Наконец он обернулся.
– Прости, не могу я тебя домой отвезти… У меня жена и пятеро ребятишек, мал-мала меньше… Да и других людей там полно. Боюсь я за них. Прости, милая – этот бесхитростный русский мужик стоял и плакал передо мной. – Знал бы – ни за что бы не взялся везти тебя… Я понимаю, что ты не виновата… Мне ведь солдат сказал – груз отвезти нужно… Да и заработать прилично… Будь прокляты они, кто тебя так попортил! – крикнул он в сердцах и стукнул кулаком по телеге. Потом опять отвернулся – наверное, плакал…