Путь в Европу
Шрифт:
Иван Крастев: Коэффициент Джини у нас 30,3. Соотношение доходов – примерно 1:8. Это данные за 2006 год.
Евгений Ясин: Такие цифры свидетельствуют о том, что социальное расслоение в Болгарии не очень глубокое. По этим показателям вы близки к чехам и венграм. Однако в Чехии и Венгрии, где доходы в несколько раз выше, чем в Болгарии, эти показатели свидетельствуют о формировании многочисленного и относительно зажиточного среднего класса, а у вас – о сравнительно неглубокой социальной дифференциации как следствии бедности. Так?
Иван Крастев: На сегодня это так.
Евгений Ясин: Я еще не спросил об инфляции. Какова она в Болгарии?
Иван Крастев: В последние годы – в связи с ростом мировых цен на энергоносители и зерно – она несколько увеличилась, составив в 2007 году 8,4%.
Евгений
Иван Крастев:
Не совсем. Пики эмиграции пришлись в Болгарии на начало и середину 1990-х годов. Тогда страну покинули около миллиона человек, что было одной из главных причин уменьшения численности населения с почти 9 миллионов человек в 1985 году до примерно 7,5 миллиона к 2002-му. И в основном уезжали люди молодые, образованные, предприимчивые. А вступление в ЕС сколько-нибудь заметного оттока рабочей силы пока не вызвало. Существенно увеличилась лишь сезонная эмиграция.
Люди уезжают на три-четыре месяца в Грецию, Испанию, Португалию, зарабатывают там какие-то деньги, а потом возвращаются. Причем очень часто мы видим среди них работников низкой квалификации и представителей средних возрастных групп. Так что по всем параметрам это совсем не та эмиграция, которая была у нас в 1990-е годы и которая сегодня характерна для таких стран, как Польша, Литва или Латвия.Евгений Ясин: Выходит, что молодежь, которая могла и хотела уехать, уехала раньше…
Иван Крастев: Да, и это негативно сказалось на возрастной структуре населения, в котором молодежь сегодня не доминирует. В Болгарии очень высокий процент пенсионеров. И демографическая динамика у нас отрицательная.
Евгений Сабуров: У меня пока не очень совмещаются разные пласты информации, которую мы услышали. С одной стороны, те оптимистические данные об экономическом росте и притоке иностранных инвестиций, которые приводил господин посол. С другой – довольно удручающая картина в том, что касается качества жизни населения. Ведь в большинстве стран Балтии и Восточной Европы, вошедших в Евросоюз, темпы экономического роста вполне сопоставимы с вашими, а в Венгрии они даже заметно ниже. Между тем люди там живут несопоставимо лучше, их доходы значительно выше, чем в Болгарии. Чем вы это объясняете?
Иван Крастев:
Тем, что реальные реформы начались у нас намного позже, чем в других странах. Очень много времени было растрачено впустую. До 1997 года ни у одного из сменявших друг друга болгарских правительств реформаторской стратегии не было. А бывшие коммунисты, ставшие социалистами, которые пришли к власти в 1994 году, существенно отличались от экс-коммунистов польского или, скажем, венгерского образца. У них сохранялись иллюзии, что возможен некий особый болгарский вариант развития, при котором капитализм в сфере мелкого бизнеса сочетается с крупными государственными корпорациями. Предполагалось, что их эффективность может быть обеспечена за счет лучшего менеджмента.
Нельзя сказать, что у социалистов тогда ничего не получалось. Благоприятная экономическая конъюнктура позволила какое-то время обеспечивать определенный экономический рост. Сказывалось и то, что тогдашнее правительство социалистов не было коррумпированным. Но это было правительство, у представителей которого сохранялась инерция коммунистического мышления, сохранялась иллюзия относительно возможностей эффективного управления государственной экономикой. Итогом же стала гиперинфляция и хозяйственная катастрофа 1997 года…Деян Кюранов (руководитель программы политического анализа Центра либеральных стратегий): За девять месяцев курс доллара подскочил со 100 до 1500 болгарских левов. А потом сразу и до 3000, после чего правительство социалистов рухнуло.
Иван Крастев:
И этот экономический коллапс (он, кстати, как раз и сопровождался второй волной массовой эмиграции) стал тем рубежом, после которого «особый путь» никто уже в Болгарии не искал. Гиперинфляция – это, как показал наш опыт, самый большой друг либеральных реформ. Она создает
Но тогда же, в 1997-м, наш политический класс вынужден был повернуться лицом к Евросоюзу и начать прислушиваться к его рекомендациям. Прежде всего – относительно сдерживания денежной массы. А потом – тоже под давлением Брюсселя – начались институциональные реформы, началась наша подготовка к вступлению в ЕС.
Почти целое десятилетие болгарские политики удерживали страну от шоковой терапии и искали альтернативу ей. Альтернативой оказался шок гиперинфляции и экономический крах. Экономический крах стал запоздалым началом болгарского пути в Европу.Деян Кюранов: По инерции наши политики какое-то время в ответ на рекомендации международных организаций что-то продолжали говорить о суверенитете и опасности его утраты. Речь шла, в частности, о создании валютного совета, в котором предусматривалось присутствие представителей МВФ и который должен был ограничивать болгарское правительство в печатании денег. Но выбора не было, и суверенитетом пришлось поступиться. Эксперты МВФ получили право решающего голоса при составлении национального бюджета и контроля над его исполнением. Теперь, впрочем, о тогдашних сомнениях и опасениях никто уже не вспоминает.
Евгений Ясин: Было ли ваше запаздывание с реформами связано как-то с состоянием вашего образованного класса? Существовала ли в болгарском обществе на выходе из коммунистической эпохи если и не политическая, то хотя бы интеллектуальная элита, готовая и способная проводить преобразования?
Иван Крастев: Ничего похожего на польскую «Солидарность» у нас не было. Я имею в виду не только низовое, но и элитное крыло этого движения. Контрэлита в коммунистической Болгарии не возникла – не только политическая, но и интеллектуальная. Более того, она очень медленно формировалась и после 1985 года, когда в СССР начались перемены. Мы больше обсуждали то, что происходило в Советском Союзе, чем те реформы, которые предстояло осуществлять в Болгарии.
Веселин Иванов (советник посланник посольства Болгарии в РФ): У нас даже диссидентство было не совсем настоящее, что ли. Не такое, как в других коммунистических странах. С 1986 по 1990 год я работал в Венгрии и могу сравнивать.
Деян Кюранов:
Действительно, сопротивление коммунистическому режиму было в Болгарии очень слабым и началось очень поздно, только во второй половине 1980-х. Были, конечно, отдельные диссиденты, и один из них, Желю Желев, стал впоследствии нашим первым президентом. Но реально они ни на что не влияли и импульса для организованного сопротивления не дали.
Этому было несколько причин. Во-первых, такое сопротивление не могло опираться на церковь, потому что церковь солидаризировалась с властью. Во-вторых, такой опорой не могла стать болгарская эмиграция – слабая экономически и несостоятельная идеологически. В-третьих, сопротивление не было возможности организовать на основе национализма – этому препятствовало доброжелательное отношение болгарского населения к СССР…Евгений Ясин: Своими вопросами я, кажется, увел разговор в сторону от обсуждаемой темы. Давайте вернемся к экономике.
Евгений Сабуров: Я все же хочу понять, что происходило у вас в то время, которое Иван Крастев назвал потерянным. Наверное, что-то происходило и тогда, в первой половине 1990-х. Я имею в виду освобождение цен, приватизацию…
Иван Крастев:
Происходило движение, но не к той цели, которую ставили перед собой страны Балтии и Восточной Европы. Наши политики изначально не ориентировались на интеграцию в европейское сообщество. Они, повторяю, искали «болгарский путь».
Показательно уже то, как все начиналось. В 1989 году, после падения Берлинской стены, Тодор Живков был отстранен от власти. Но при отсутствии организованной демократической оппозиции коммунисты ее удержали, образовав новое правительство. И один из первых вопросов, который ему предстояло решить, был вопрос о внешнем долге, который составлял тогда около 10 миллиардов долларов.