Путь в Вальхаллу
Шрифт:
– Нет! Я… – Гуннлёд не успела закончить фразу, потому что все вокруг содрогнулось. Скалы посыпались в море, как песчинки, и грохот оглушил даже самого Суттунга. Он никогда не видел „внука“ во всей красе, потому что тот много веков лежал без движения, обрастая щетиной лесов и седея под толщей снега. Может, он так бы и умер, ни разу не сдвинувшись с места, если б не незаслуженные упреки Суттунга – он ведь не виноват, что родился именно таким, и именно от этих родителей.
– Я сам уйду, – Старкад думал, что произнес это тихо, но раскаты докатились, и до альвов в ужасе попрятавшихся
– Он прекрасен… – прошептала Гуннлёд, наблюдая, как восьмирукое чудовище с огромными желтыми клыками поднимается над мирами. Затекшие от долгого бездействия ноги подогнулись. Старкад схватился за ствол Мирового Дерева, и ясень Иггдрасиль закачался. Один почувствовал это, восседая на своем престоле, и все понял – сын шел к нему.
Он не был готов к встрече, а тут еще увидел обитателей Асгарда, приближавшихся к престолу с другой стороны. Процессию возглавлял Тор, несший на плече чудесный молот, и это не предвещало ничего хорошего.
– Третий, – обратился он к Одину. (Этим прозвищем он хотел подчеркнуть, что они с Фрейером, заботящиеся о людях, занимают первые места в иерархии, а он, сеющий раздоры и смерть, лишь третий, несмотря на все свое могущество), – мы знаем, что на том берегу Трунда стоит твой сын, Старкад, и мы пришли узнать, что ты собираешься делать.
– Он, как мать, ётун по облику и по естеству, – добавила Фригг, ненавидевшая этого урода, живого и могучего, в то время, как красавец Бальдр пребывал в мрачном Хель.
– Ётунам не место среди асов. Такова была твоя же воля, – напомнил Локки, всегда примыкавший к тем, кого считал сильнее, – мы не примем его. И ётуны не примут, потому что это твой сын, а альвы – потому что он сын Гуннлёд, отец которой похитил у них „мед поэзии“, – Локки ухмыльнулся, – что ты ответишь, Одноглазый?
Этим прозвищем Локки, вроде, намекал на мудрость, полученную в обмен на глаз, но Один знал, что, скорее, он издевался. Только попробовал бы он сам устоять перед красавицей Гуннлёд, у которой под густыми ресницами еловых лап сверкают голубизной девственные снежные сугробы, а губы мягкие и теплые, как прогретая свежевспаханная земля?..
– Люди его тоже не примут, – продолжал Локки, не дождавшись ответа.
– А люди-то почему? – удивился Один, – они ж не имеют отношения к этой истории.
– Представь его среди людей! – расхохотался Тор.
– Я могу сделать его человеком, – возразил Один.
– Даже если ты придашь ему человеческий облик, сердце у него останется сердцем ётуна, а душа – душой аса. Они распознают его и убьют.
– На это потребуются века, – Один успокоился, поняв, что противник сам невольно подсказывает ему выход, – за это время у него появятся дети, такие же как он, и постепенно люди привыкнут. Они не захотят убивать его, потому что сами сделаются такими же.
– Дети?.. – Тор повернулся к Фригг, призванной хранить семейное благополучие, и поняв, что требуется, она не замедлила среагировать; гордо вскинула голову.
– У него не будет детей! Так говорю я, и это в моих силах!
– Вот, видишь, – Тор довольно потер руки.
– Тогда
– Это в твоих силах, – нехотя согласился Тор, но тут же придумал ответный ход, – зато в каждой жизни он будет творить столько зла, что люди проклянут его. Это в моих силах!
– А я дам ему славу, и ему будет плевать на людей!
– Сколько б славы ты не дал ему, – вперед выступил Фрейер, на чьей мельнице изначально мололи радость, – он никогда не будет счастлив! Это в моих силах!
– Я дам ему выпить „мед поэзии“, – пообещал Один.
– А я – забвение! – запальчиво воскликнул Тор, – он не сможет вспомнить то, что сочинил!..
– Довольно! – Один видел, что противник неплохо подготовился к поединку.
– Твоя воля, Третий, – Тор покорно склонил голову, – мы все сказали, а ты решай, – с этими словами он повернулся и пошел прочь, а за ним и остальные…»
Откуда-то издалека Даша услышала шаги, шум воды и гул чайника. Голос растворился в этих звуках, но потом и они тоже исчезли, опустив Дашу в темное ничто, являвшееся самым обычным глубоким сном. Сколько она пробыла там, неизвестно, но, в конце концов, сознание лениво выползло из пустоты, и нащупав на полу телефон, Даша открыла глаза. …Одиннадцать… а мне не надо ничего учить… фантастика!.. – она с удовольствием потянулась, ощущая каждую клеточку своего тела; повернувшись на бок, подперла голову ладонью и уставилась на лилии. Их запах уже успел сделаться естественной составляющей обстановки, но от этого оставался не менее чудесным. Наверное, он и создавал такую благостную атмосферу.
В ее сне ничего не говорилось о Фрее и ничто не приближало к разгадке тайн Асгарда, поэтому «серия» показалась Даше неинтересной, и память стали постепенно заполнять события вчерашнего дня. …Провожу Ромку и буду ждать его – честно-честно!.. А интересно, если б он сейчас оказался здесь, то что б сделал?.. Впрочем, легко догадаться, поскольку мать на работе… А, вот, что б сделала я?.. Мысль оказалась настолько многогранной, что ее можно было думать часами, выискивая правильный ответ, но, в тайне, Даша понимала, что это лишь пустая трата времени, а когда настанет тот самый решающий момент, все наверняка случится не так, как предполагает поднаторевшее в теории сознание.
Резкий звонок в дверь испугал Дашу. Она вздрогнула, и все мысли мгновенно вылетели из головы; замерла, почему-то надеясь, что звонок не повторится, но он повторился, еще более длинный и настойчивый.
…Кого там принесло? – она осторожно прокралась к двери, – блин, надо вечером напомнить матери про «глазок» – так больше жить невозможно…
– Даш, это я – Артем! – послышалось из-за двери, – я это… короче, ты чего делаешь?
– Сплю! – узнав голос, Даша осмелела, – у меня, между прочим, каникулы.