Путь воина
Шрифт:
— И все же мы должны венчаться, если только хотим предстать перед односельчанами, церковью и всем прочим миром в ипостасях супругов. Что же касается веры, то убеждена, что ксендз умудрится как-нибудь примирить нас перед Господом, который, по церковным понятиям, един для всех, а по нашим с Ольгицей — вполне заменяется Высшими Силами.
В тот же день графиня Власта Ольбрыхская и князь Одар-Гяур венчались. Проходило это действо в небольшом старинном костеле, с почерневшими серебряными «распятиями» и потускневшими безликими иконами. Каждый образ, каждый предмет в этом храме был настолько пронизан молитвами, что даже когда ксендз молчал, в сжатом, пропитанном духом ладана воздухе
Они уже сидели за свадебным столом, когда прибыл хорунжий из ближайшего польского гарнизона и сообщил, что неподалеку, в украинских землях, появился первый отряд повстанцев. Командир эскадрона спрашивал, не согласится ли князь присоединиться со своими людьми и сельскими ополченцами к его драгунам, чтобы вместе выступить против бунтовщиков.
— Скажи своему поручику, что я мог бы взять его под свое начало, отправляясь в Дикое поле, — ответил Гяур. — Но ему лучше оставаться здесь, наводя страх на местных смутьянов. К тому же, будем надеяться, что украинцы из ближайшего воеводства повернут своих коней не на польские земли, а в казачьи степи.
На этом они с хорунжим и расстались. Но Гяур понял, что над имением Власты, а теперь уже и его имением, вновь нависла опасность. И не успели гости встать из-за стола, как он приказал слугам готовить карету и обоз, которые смогут доставить жену и дочь в родовой княжеский замок «Гяур».
— Ты не должна оставлять его стены до тех пор, пока не затихнет восстание, — приказал он Власте. — Я не желаю, чтобы эта война коснулась нашего имения, тебя и моей дочери.
— Тем не менее оно все равно коснется нас, — с грустью ответила молодая княгиня, выглядевшая божественно-прекрасной. — Единственное, что меня успокаивает, так это то, что на этой войне ты уцелеешь.
— Если только ты будешь очень хотеть этого.
— Ты уцелеешь не потому, что я так хочу, а потому, что так тебе предначертано.
— Уже молюсь на тебя, моя добрая предсказательница.
Только после этих слов Гяур снова оделся и позвал к себе Улича.
— Где письмо коронного гетмана, полковник?
— Письмо? — мрачно переспросил телохранитель, приставленный к нему еще на Острове Русов.
— Не заставляй меня повторять, — посуровел голос генерала.
— Значит, весь наш разговор с этим гонцом вы слышали…
— А ты что, намеревался скрыть от меня, что принял от гонца письмо?! — искренне ужаснулся князь.
30
— Поляки! — возвестил кто-то из повстанцев, и все бросились к своим коням, к повозкам, на которых лежали ружья и луки, к хуторским постройкам, из-за которых удобно было отстреливаться.
— Не опасайтесь! Мы послы коронного гетмана Потоцкого! — успел предупредить офицер, медленно приближавшийся во главе четверых драгун.
— Они что, сумели пройти к лагерю незамеченными? — помрачнел Хмельницкий, тоже успевший выбежать из штабного куреня и не так спешно, как хотелось бы в его годы, взобраться в седло. — Шкуры дозорных на полковые барабаны понатягивать надо за такую службу. Савур, узнай, чьи там дозоры их пропустили!
— Было бы велено, гетман. Но сначала узнаем, что за войско. Кто такие? — обратился он к польскому офицеру, подъезжая поближе и как бы прикрывая собой Хмельницкого.
— Ротмистр
— Послы, чьи бы они ни были, находятся под моей защитой. Пропустить! — приказал Хмельницкий казакам.
Розовощекий, пышущий редкостным для этих промозглых степей первородным здоровьем, Радзиевский подогнал коня прямо под порог штабного куреня и только тогда, немного поколебавшись, не уменьшится ли его гонора от того, что он оставит седло, лениво, неохотно спешился. Рослый, с широкой, прикрытой богатырским панцирем грудью, он как бы символизировал собой молодое польское дворянство — слишком воинственное и горделивое, чтобы признавать чью-либо власть, в том числе и королевскую. Увы, это дворянство и мысли не допускало, что своим вольнодумием как раз и губит ту Великую Польшу, которой якобы самозабвенно служит и на алтарь которой столь щедро кладет свои головы.
— Где вы раньше служили, ротмистр? — поинтересовался Хмельницкий, прежде чем усадить посла за стол. — Кажется, судьба уже когда-то сводила нас.
— В последнее время — в Каменце.
— Но с вами-то мы, кажется, встречались не в Каменце, а в Варшаве.
— Во дворце графини д'Оранж, благодаря которой я оказался в свите другой графини — француженки Дианы де Ляфер.
Как человек, уверенный в себе и ощущающий свою силу, ротмистр держался совершенно непринужденно, поминутно поводя плечами, да так, что наплечники его панциря ревматически потрескивали, а все, о чем бы он ни говорил, позволял себе излагать, развязно посмеиваясь.
«О таких говорят: “И сражаются храбро, и гибнут с улыбкой на устах”», — подумалось Хмельницкому.
Он слишком долго пробыл в реестре, на службе у польского короля, и слишком часто оказывался в одних боевых порядках с польскими гусарами, драгунами, пехотинцами, чтобы утратить ту святость военного побратимства, которая еще недавно роднила его со всем этим славянским воинством.
— Правильно, ротмистр, мы виделись во дворце графини д'Оранж, — мечтательно повертел головой полковник, садясь за стол напротив ротмистра и жестом останавливая Савура и Ганжу, решивших, что их присутствие придаст переговорам больше официальности и авторитетности. — Француженку вашу тоже помню. Что же вы не удержали ее, не женились?
— Если вы — о графине де Ляфер, то между нами встал князь Гяур.
— Серьезный соперник. Достойный.
— Вполне достойный того, чтобы вызвать его на дуэль. И если я не сделал этого, то лишь из уважения к его храбрости и к чувствам самой графини.
— …Которая и не скрывала своего выбора, — уточнил гетман. — С князем Одар-Гяуром мы довольно близко познакомились во время вояжа во Францию. Господи, да ведь и графиня де Ляфер там была. Они еще и свадьбу вроде бы затеяли.
— Хотите сказать, что князь Гяур женился на графине де Ляфер? — сникшим голосом поинтересовался Радзиевский, но тут же овладел собой и вполне искренне рассмеялся.
— Венчания, в общем-то, не состоялось. Но в авантюру помолвки они умудрились втянуть весь королевский двор, включая Анну Австрийскую и малолетнего Людовика XIV. Не говоря уже о принце де Конде, кардинале Мазарини и прочих великих людях Франции. Уверен, что и Владислава IV это тоже каким-то образом коснулось.
— Если уж графиня затевает какую-то авантюру, в нее обязательно будут втянуты как минимум три королевских двора, четыре армии и два рыцарских ордена, — вновь рассмеялся Радзиевский. Ему не о чем было жалеть в своем прошлом. Он вспоминал о нем легко и беззаботно, как человек, красиво поживший. И Хмельницкий понимал его. — Не знаете, где графиня сейчас? Все еще во Франции?