Путь. Чему нужно научиться у древних китайских философов
Шрифт:
Невзирая на географическую удаленность, последствия Осевого времени в разных странах оказались удивительно схожими. Нет никаких подтверждений, что Конфуций, Будда и греческие философы знали хотя бы о существовании друг друга, не говоря уже об идеях. Тем не менее примерно к 500 году до н. э. основные философские течения разрозненных частей Евразии объединяла вера в то, что мир должен измениться.
В бронзовом веке большинство людей не видело возможности изменить ход своей жизни, но теперь, с усилением социальной мобильности, у них зародилась мысль, что блага, которыми пользуются немногие, могут
С другой стороны, люди сознавали, что живут в эпоху глубокого кризиса. Этот исторический период отмечен непрекращающимися войнами, особенно в Греции, Северной Индии и на Великой Китайской равнине – как раз там, где позже возникли главные философские и религиозные течения. В этих областях преобладало ощущение, что человечество сбилось с пути, отказавшись от правил поведения, которые позволяли мирно сосуществовать. Греческий поэт Гесиод, уловив дух эпохи, сетовал, что живет в эпоху разрушенных отношений: отцы не находят общего языка со своими отпрысками, дети не заботятся о пожилых родителях, братья враждуют, а народ воздает почет «наглецу и злодею».
В разгар этого социокультурного кризиса начали зарождаться новые религиозные и философские течения. Одни призывали к уходу от общества и созданию альтернативных поселений на основе полного отрицания насилия. Другие упирали на бренность грешного земного мира, уверяя, что за его пределами есть некая высшая реальность.
Течения, распространявшиеся по Великой Китайской равнине, тоже содержали идею альтернативных миров. Однако в данном случае решение виделось не в уходе от общества или в уповании на трансцендентные сферы, а в преобразовании будничного уклада жизни.
Для такого внимания к повседневности были свои исторические предпосылки. На смену аристократическим обществам бронзового века на территории Великой Китайской равнины пришли государства под управлением интеллектуалов, не принадлежавших к знати и получавших высокие посты за заслуги, а не по праву рождения. Все больше и больше людей стремилось получить образование в надежде пробиться в эти бюрократические структуры и поднять свой статус. Выучившись, они начинали понимать, насколько плачевно обстоят дела в их мире, и задумывались над тем, как жить по-другому. Большинство последователей новых религиозных и философских течений Китая составляли как раз представители этого растущего образованного класса.
Возьмем, к примеру, Конфуция. Этот великий философ жил во времена заката Чжоу – последней великой династии бронзового века. Чжоу, могущественный аристократический род, главенствовал над остальными знатными кланами, поскольку обладал «небесным мандатом». В Древнем Китае Небо считали божеством, которое доверяет самому добродетельному дому управлять страной до тех пор, пока род остается добродетельным. До девятнадцатого столетия очень похожая ситуация была и в странах Европы, где знатнейшие дворянские семьи властвовали по праву «Божьих помазанников».
Конфуций был свидетелем того, как правящие дома лишались власти. Упадок переживал не только род Чжоу, но и остальные кланы. Заявить права на новый мандат было некому.
В образовавшемся политическом вакууме на политическую сцену выдвинулись фигуры типа Конфуция.
Сегодня конфуцианство у многих ассоциируется с жесткой сословной иерархией, строгим распределением гендерных ролей и консервативным упором на правильном поведении – впечатление, отчасти сложившееся под влиянием позднейших толкований. В главной книге конфуцианства – «Лунь юй» – Конфуций вовсе не выглядит ни апологетом контроля за людьми, ни разработчиком какой-либо последовательной идеологии. Напротив, мы видим философа, который пытается создавать миры, где люди процветали бы. Причем создавать «здесь и сейчас», просто меняя способ взаимодействия с окружающими.
Конфуций считал, что на заре династии Чжоу, примерно за пятьсот лет до его рождения, царила великая эпоха процветания. Ему представлялось, что люди, правившие в ту пору, совершенствовали себя и стали настолько добродетельными, что сумели сделать мир вокруг себя лучше. Он хотел пойти по их стопам: создать мир, в котором его ученики могли бы преуспевать, а кто-нибудь из них, возможно, построил бы более крупную социальную структуру, позволяющую благоденствовать большему количеству людей.
Другие философы, которых мы встретим в этой книге, тоже вышли из горнила перемен. Все они, подобно Конфуцию, находились в оппозиции к современному им обществу и активно искали в жизни новые, интересные пути. Все твердо верили, что каждый человек обладает равными возможностями для роста.
Школа, пройденная нашими мыслителями, сделала их в высшей степени прагматиками и реалистами. Поэтому, размышляя о проблемах общества, они не склонны к абстракциям. Они задаются конкретными вопросами: «Как наш мир стал таким и что мы можем сделать, чтобы его изменить?» И, отвечая на них, приходят к обнадеживающим выводам: каждый из нас может стать успешным и в то же время нравственным человеком.
3
Об отношениях:
Конфуций и ритуалы «как будто»
Как вы отнесетесь к утверждению, что игра в прятки с четырехлетним ребенком может кардинально изменить все ваши отношения с людьми и миром? Понятно, что с недоверием. Но на самом деле, когда вы играете в эту игру – когда прячетесь в шкафу и выставляете в дверь ногу, чтобы малыш легче вас нашел, когда он заливается радостным смехом, обнаружив вас, и когда вы охотно повторяете все снова и снова, – вы не просто дурачитесь. Исполняя необычные для себя роли, вы с ребенком совершаете ритуал, создающий новую реальность.
Звучит парадоксально, ведь в нашем представлении ритуал – это жесткий свод правил и требований, напрочь лишенный гибкости и импровизации. Но одно из направлений классической мысли, у истоков которого стоит Конфуций, предлагает совершенно иное видение ритуала и его возможностей.
Конфуций, живший с 551 по 479 год до н. э., был первым великим философом Китая. Секрет его колоссального и долгосрочного влияния не в глобальности идей, а в их обманчивой простоте, в том, как они переворачивают с ног на голову все наши представления о самопознании и жизни в обществе.