Путь
Шрифт:
Возмущение захлестнуло германцев от мала до велика. В немецкой прессе были напечатаны очень неприятные для самолюбия русских оскорбления. Те сразу же в ответку забились на бой* (ответили, договорившись подраться) — кампус на кампус. Именно тогда случилась первая крупная битва, впервые в разборку организованно вклинились «гарды», как называли у русских «Хольмгард». Произошёл существенный количественный и качественный перевес в пользу немцев, и русских в тот день буквально разметали.
Но, несмотря на проигрыш, количество стычек только возросло: то тут, то там вдоль границы кампусов парни и даже девки схлёстывались в драках. Поначалу
В отместку иваны целой демонстрацией пошли в немецкий кампус и разбили там все окна. Происшествие попало на перо к журналистам, а затем вылилось в международный скандал, даже знаменитый прокурор Союза, Нибуров приезжал — весь полис бегал смотреть на известного человека. Он вроде уладил конфликт, но чин через несколько дней уехал, а проблемы остались, и страсти продолжали кипеть. Особенно после того, как начальником полиции стал Ганс Штрюммер. Так-то нормальный дядька, но вот его сын входил в группировку самых отмороженных парней «Хольмагрда». Если бы не это обстоятельство, то все закрутилось бы иначе, наверное, но…
В общем, однажды германцы и скандинавы в очередной раз разгромили русских. Победа немцев оказалась настолько резонансной, что немцы весь вечер веселились на стройке, а некоторые взрослые жители кампуса даже привезли своим оболтусам-победителям несколько бочек пива и вместе с молодыми отметили победу. В общем, показывали всем своим видом, что победили. Женщины смеялись, музыка играла, а Бо из своего окна наблюдала, как у недостроя старшаки «Хольмгарда» вместе с сыном начальника полиции жестоко избивали Митьку Котлина.
О котлинцах у них в «божедомке» вот, что рассказывали.
Жили-были девять родственников: трое детей, пять племянников и, собственно, сам дядя Макар Котлин, бригадир из строительного треста, детина двухметрового роста с пудовыми кулаками. И его сыновья, и сыновья трёх его сестер не отставали от Макара: половина — высоченные, жилистые, а вторая — чуть ниже, коренастые. Старший из этой плеяды, Толян, был хоть и пониже отца — под метр семьдесят пять, но, судя по всему, ничуть его не слабее. Как-то выпивший Макар поругался с женой, начал орать на неё и поднял было руку, как Толян с одного удара повалил отца на пол, с тех пор Макар на жену не орал, а старшего начал уважать и считать за равного.
И вот однажды котлинцы в почти полном составе вышли погулять на стройку, выпив водочки на дне рождения Макара. Сам виновник торжества в это время спал богатырским сном, хорошо набравшись. И Митьки с ними не было, тот, хоть и пришел в себя, пока ходил по дому с костылями. Поэтому топали всемером, по дороге разговор их свернул на «Хольмгард» и на то, чтобы тех проучить. Градусы дали в голову и, свернув, ребята двинули напрямки через стройку к немецкому спортивному клубу. Дело было под вечер.
Уже на подходе Толян с Володей отстали, чтобы справить малую нужду, и тут навстречу оставшимся внезапно
На следующий день тело этого парня нашли с проломленным этой же арматурой черепом. Он оказался сыном Ганс Штрюммера, начальника полиции Ганзы. И вот тогда понеслось!..
*
Оливия прервала воспоминания Бо, с громким хлопком двери выйдя из душа, на этот раз хотя бы с полотенцем на волосах. Все так же шлёпая ногами в больших ей тапочках, (бывший парень Бо выходил из ванны босиком, оставляя за собой мокрые следы, и это всегда её бесило), она прошествовала на кухню мимо кровати. Кухней, конечно, это было сложно назвать: по сути, Бо жила в комнате с прихожей, большой кроватью, деревянным шкафом, входом в крошечный санузел, маленьким столиком, двумя старыми креслами, кухонным гарнитуром и дверью на балкончик. Всё это называлось студией, и такую мог позволить себе взять в беспроцентную ипотеку почти каждый житель полиса. Или снимать, как Бо, что было дешевле и проще.
Оливия налила родниковой воды в турочку, насыпала туда кофе и помешала, поставив на огонь, пока Бо со вздохом вылезла из кровати, поправляя короткую балахонистую мятую застиранную до стёртых ушей Микки Мауса майку. Поправляя торчащие дыбом волосы, она направилась в туалет, чтобы справить все необходимые утренние потребности, а затем взять потрёпанную трубку, раскрашенную причудливым фрактальным узором, забить её щепоткой душистой травки и сделать «хапучино» — так она называла первый из пяти или шести дневных приёмов тетрагидроканнабинола. Бо не считала себя наркоманкой, уверяя себя, что всё в порядке, а вот Оливия с чего-то отрицательно относилась к этой привычке. Девчонка укоряюще посмотрела на Бо, потом почесала голую попу, сморщила лицо и сказала непривычное:
— Бо, ты это, не кури щас. Я очень настоятельно тебя прошу.
Бо замерла по дороге в туалет:
— Чего это? — обернувшись, удивленно посмотрела она.
— Я тебе вчера же говорила.
— Чего говорила? — непонимающе нахмурилась Бо.
— Так это, брат придёт.
— Какой брат, Оливия? — повысила голос Бо.
— Мой брат Оливер.
— А нехрена эта сволочь сюда придёт?
— Бошечка, милая…
— Эта скотина сюда придёт?
— Ты сказала…
— Ничего я подобного не говорила! Я впервые об этом слышу, Оливка! — немного неуверенно произнесла Бо, зная свою ухудшившуюся память.
— Придёт он, короче. Скоро уже. Вот. — Вздохнула Оливия.
— Как придёт, так и уйдёт! — резко прибавила звук Бо и направилась в уборную. — Я эту скотину видеть не желаю, и ты это знаешь!
— Знаю, конечно.
— И именно эта сволочь довела тебя до того, что ты уехала из родного полиса, ты забыла? — остановилась Бо у входа в совмещённый санузел и помахала указательным пальцем.
— Нет, не забыла.
— А чё ты тогда перед ним расстилаешься-то, помогаешь говнюку этому?