Путём всея плоти

Батлер Сэмюель

Он не мог этого понять. Он сказал, что работает над эссе о знаменитой сентенции святого Викентия Леринского «quod semper, quod ubique, quod ab omnibus» [245] . Это тем более раздражало, что при желании он был способен на гораздо большее.

Я тогда сочинял бурлеск «Нетерпеливая Гризельда» и порой заходил в тупик, изобретая новые ходы и положения; он мне многое подсказал, причём все его предложения были отмечены отменным вкусом и смыслом. И всё же мне не удавалось уговорить его пустить философию побоку и в конце концов пришлось оставить его в покое.

245

«Во

что везде, всегда, все верили (то истинно)», одна из ранних (V в.) формулировок критерия истинности христианского вероучения, сделанная монахом Викентием Леринским (ум. 445 г.) в знаменитом трактате «Commonitorium» под псевдонимом Перегрин.

Долгое время, повторяю, он выбирал темы, одобрить которые я не мог. Он непрерывно штудировал научные и метафизические труды в надежде найти или создать самому философский камень в виде системы, которая твёрдо стояла бы на ногах при всех обстоятельствах, а не шаталась бы при всяком передвижении и прикосновении, как это происходило со всеми дотоле существовавшими системами.

Он так долго гонялся за этим своим блуждающим огоньком, что я оставил всякую надежду и отнёс его к разряду мух, попавшихся на кусок бумаги, вымазанный липучим составом, даже и не сладким, как вдруг к моему удивлению он объявил себя удовлетворённым, ибо нашёл, что искал.

Я подумал было, что он набрёл на какое-нибудь новое «Вот, здесь» [246] , но он, к моему облегчению, сообщил, что пришёл к заключению о невозможности создания системы, которая идеально стояла бы на ногах, поскольку преодолеть доводы епископа Беркли [247] невозможно и, следственно, абсолютно неопровержимый исходный постулат не может быть принят никогда. Выяснив это, он сделался столь же доволен, как если бы нашёл совершеннейшую из мыслимых систем. Всё, что ему надо, сказал он, было выяснить: или-или — то есть возможна ли такая система или нет, а если возможна, то какая именно. Выяснив, что системы, основанной на абсолютной уверенности, быть не может, он успокоился.

246

Мф 24:23 («…если кто скажет вам: Вот, здесь Христос, или там — не верьте; ибо восстанут лжехристы и лжепророки»).

247

Джордж Беркли (1685–1753) утверждал невозможность представления о материи как о чём-то существующем независимо от мышления и восприятия.

Я имел лишь смутное представление о епископе Беркли, но испытывал к нему глубокую благодарность за то, что он избавил нас от неопровержимого исходного постулата. Я, боюсь, ляпнул нечто такое, из чего следовало, что после стольких трудов Эрнест докопался до истины, к которой здравомыслящие люди приходят, и не утруждая так сильно свой мозг. Он сказал:

— Да, но я не был рождён здравомыслящим. Ребёнок нормальных способностей начинает ходить в год или два, ничего об этом не зная; если же нормальных способностей нет, то уж лучше ему потратить усилия, чтобы научиться ходить, чем не уметь ходить вовсе. Я не весьма силён, уж извините, мне пришлось поломать голову.

Он смотрел так кротко, что мне стало досадно на самого себя за бестактность, особенно когда я припомнил, каким было его воспитание, как оно со всей несомненностью подкосило его способность видеть вещи в свете здравого смысла. Он продолжал:

— Теперь-то я всё понял. Люди типа Таунли знают только то, что стоит знать, им это дано, но это только такие люди, а мне таким не быть никогда. Но чтобы Таунли был вообще возможен, нужны дровосеки и водоносы — то есть те, через кого осознанное знание должно пройти, прежде чем доберётся до тех, кто, как Таунли, умеет применять его грациозно, естественно и интуитивно. Я — дровосек, но если я честно приму это своё положение и не буду претендовать

на то, чтобы быть Таунли, то и пусть.

Итак, он не оставил науки и не обратился, как я надеялся, к литературе как таковой; отныне, однако, он ограничил свои изыскания теми научными дисциплинами, с помощью которых возрастание наших знаний — так он сказал — возможно. Придя ценой бесконечного томления духа [248] к заключению, имеющему отношение к истокам всякого знания, он со спокойной душой пустился за знаниями и так с тех пор их и искал — наряду с эпизодическими экскурсами в области литературы собственно.

248

Еккл 1:14 («…всё — суета и томление духа!»).

Но я забегаю вперёд и при этом, может статься, создаю ложное впечатление, ибо с самого начала он время от времени занимался деятельностью, которую правильнее было бы назвать литературной, чем научной или метафизической.

Глава LXXIV

Примерно шесть месяцев спустя по открытии мастерской его благополучие достигло своего апогея. Но и тогда казалось, что дела и дальше будут идти в гору с не меньшей скоростью, и шли бы, я не сомневаюсь, если бы успех или неуспех зависел от него одного. К сожалению, он был не единственным участником своей истории.

Однажды утром он отправился на некую распродажу, оставив жену в совершенном здравии, в обычном для неё хорошем расположении духа и вообще в прелестном виде. Вернувшись, он обнаружил её в задней гостиной: она сидела на стуле с распущенными по лицу волосами, плакала и рыдала, как человек, доведённый до отчаяния. Она рассказала, что утром её напугал какой-то незнакомец, который притворился покупателем и потребовал под угрозой насилия, чтобы она отдала ему несколько вещей, что она и сделала; и с тех пор она не в себе. Так должно было выглядеть происшествие в её изложении, но речь её была бессвязна, и понять, что она говорит, было нелегко. Эрнест знал, что она ждёт ребёнка, и, полагая, что дело каким-то образом в этом, послал было за врачом, однако Эллен упросила его этого не делать.

Всякий, кто видел пьяных, с полувзгляда понял бы, в чём тут дело, но Эрнест ничего о них не знал — то есть ничего не знал о запойных пьяницах, чьё пьянство сильно отличается даже внешне от того, как бывает пьян человек, напивающийся только иногда. Ему и в голову никогда не приходила мысль о том, что его жена может пить, — собственно, она всегда заставляла себя упрашивать, когда ей предлагали больше, чем капельку пива, а к крепким напиткам и вовсе не притрагивалась. Об истериках он знал не многим больше, чем о пьянстве, но часто слышал, что женщины, готовящиеся в матери, сильно подвержены нервным расстройствам и весьма капризны, и потому не очень удивился, а счёл инцидент исчерпанным, отметив для себя, что положение будущего отца имеет не только приятные, но и огорчительные стороны.

Большие перемены в жизни, последовавшие за встречей с Эрнестом и замужеством, и вправду на время отрезвили Эллен, выбив её из привычной колеи. Пьянство в такой степени дело привычки, а привычка в такой степени дело окружения, что если совершенно изменить окружение, иногда можно полностью избавиться от пьянства. Эллен вознамерилась впредь навсегда хранить трезвенность, а поскольку раньше таких долгих периодов воздержания у неё не бывало, то она и решила, что исцелилась окончательно. Так, может быть, оно и было бы, не встречайся она ни с кем из старых знакомцев. Однако же, когда её новая жизнь начала терять новизну, и когда её стали навещать эти самые старые знакомцы, новое её окружение стало похоже на прежнее, отчего и сама она начала походить на себя прежнюю. Поначалу она выпивала лишь слегка и изо всех сил держалась, чтобы не допустить рецидива, но бесполезно; скоро боевой дух сопротивления её оставил, и тогда её целью стало не блюсти свою трезвость любой ценой, а достать джину, да чтобы об этом не узнал муж.