Путешественник из ниоткуда
Шрифт:
В комнате Елены Андреевны Изабель с поразившей меня стремительностью выдвинула несколько ящиков, осмотрела гардеробный шкаф и покачала головой.
– Нет... Что бы ни случилось, но ясно одно: она не сбежала по своей воле. Аполлинер! Идемте наружу, здесь слишком душно.
Я взял у Ирины Васильевны лампу и вслед за моей спутницей спустился в сад. Изабель осматривалась по сторонам. Озабоченное выражение не покидало ее лица.
– Что там такое? – внезапно спросила она, указывая на какое-то сооружение возле озера.
Я всмотрелся.
– Кажется, купальня. Да, купальня, я же видел
– Ее еще не осматривали? Тогда идемте!
Мы обследовали купальню, но и там никого не оказалось. Честно говоря, я уже не знал, что и думать. В доме Анна Львовна рыдала и топала ногами. Ее истерический припадок был настолько сильным, что даже здесь, у воды, мы могли разобрать отдельные выкрики. В траве зажурчал сверчок. Изабель застыла на берегу озера, что-то сосредоточенно обдумывая и оглядываясь то на дом, то на черневший на том берегу лес.
– Может быть, она поссорилась с Аверинцевым, – нарушил я молчание, – а теперь сидит в каком-нибудь чулане и плачет? А выйти просто боится, потому что опасается, что маменька задаст ей трепку.
– Если она в доме, то почему ее до сих пор не нашли? – сердито спросила Изабель. – И потом, когда я ее последний раз видела, она вовсе не выглядела огорченной, ничего подобного.
Луна вышла из облаков, и по поверхности озера пробежала лунная дорожка. Свет озарил камыши, в которых деловито квохтали лягушки, и плавающие по поверхности островки кувшинок. На одном таком зеленом островке сидела пузатая лягушка. Как только лунный луч коснулся ее, она сердито квакнула и плюхнулась в воду с громким плеском.
А в следующее мгновение я увидел Офелию.
Она покачивалась на волнах озера, раскинув руки. Ее мокрые распустившиеся волосы змеились в воде вокруг головы, образуя колышущийся нимб. Белое подвенечное платье походило на гигантский распустившийся цветок, а невидящие глаза Офелии смотрели прямо на нас.
ГЛАВА ХХII
Нет, не так.
Все не так.
Я должен был написать, какой она была красивой, когда я видел ее в последний раз живой. Как она улыбалась, как опускала ресницы, слушая своего жениха... И она все еще была красива, когда на крики Изабель сбежались люди, и несчастную Элен вытащили из воды. С ее белого платья ручьями текла вода, вода...
Что еще? Ну да, я уронил лампу. Когда я понял, кто покачивается на поверхности озера, то разжал руку, и она разбилась у моих ног.
Помню, потом я выпил в доме. Никогда не любил пить, а тут вдруг потянуло на спиртное. Бывают, знаете ли, вещи, которые плохо укладываются в голове. Конечно, алкоголь не делает их более приемлемыми. Он просто дает вам передышку, вот и все.
Мы сидели в праздничной столовой, откуда не успели до конца убрать остатки яств, приготовленных кудесником-французом. Андрей Петрович, постарев на добрый десяток лет, нервно ходил из угла в угол. Максим Аверинцев, жених... нет, муж и вдовец, обмяк в кресле, оперевшись щекой о кулак и свесив голову. Изабель жалась возле стены, я сидел на стуле в трех шагах от нее. За закрытыми дверями кто-то рыдал и бился. Там Ирина Васильевна, баронесса Корф и мадемуазель Бланш тщетно пытались успокоить несчастную мать – она рвалась к телу,
В другие двери вошел Ряжский, глянул потухшим, но все же ястребиным взором. Подошел к отцу, тихо сказал ему несколько слов. Я расслышал только «мужайтесь»... У Андрея Петровича запрыгала челюсть. Он молча кивнул и отвернулся.
– Итак? – вполголоса молвил Ряжский, подойдя ко мне. – Как же такое могло случиться? Гуляла по берегу, оступилась, упала в воду и утонула?
– Почему? – вяло ответил я. – Могла и утопиться.
– Вы... вы... – начал исправник, сверкая очами. – Марсильяк! Умоляю вас, только не сейчас! В семье ужасное горе, а вы... – Он покосился на Андрея Петровича, который стоял возле окна спиной к нам. – Убедительно прошу вас не увлекаться всякими болезненными теориями!
– Но ведь Офелия утопилась, – кротко возразил я. – Разве не так?
– Вы бредите, милостивый государь!
Я попытался собраться с мыслями, но после коньяка, принятого почти на голодный желудок, это оказалось не так легко. Изабель вполголоса бросила мне несколько слов.
– Что она говорит? – нервно спросил Ряжский.
Я вздохнул.
– Рана на голове... У Елены на голове под волосами рана. Изабель заметила ее, когда тело переносили в дом, и сказала мне.
– И что это значит? – в полном ошеломлении спросил Григорий Никанорович.
Я пожал плечами.
– Скорее всего – убийство. Ее ударили по голове чем-то тяжелым, возможно, камнем... И потом столкнули в воду.
– Неслыханно! – вскинулся Григорий Никанорович. – Убивать невесту... в день ее свадьбы...
Я очень устал, и у меня не было сил на препирательства с ним. Поэтому я просто сказал:
– Мне нужно заключение доктора... Когда он осмотрит тело, все прояснится. Я же могу только сказать, что у Елены Вен... что у Елены Андреевны рана на голове, происхождение которой мне непонятно.
– Вот, вот, – сразу же успокоился Ряжский. – И отсюда вы сразу же делаете вывод, что имело место убийство... А бедняжка, может статься, просто гуляла по берегу, оступилась, ударилась обо что-нибудь и утонула.
Максим Аверинцев поднял голову. Лицо его поразило меня своей мертвенной бледностью.
– Она не любила гулять возле озера... Никогда туда не ходила. Ей недавно приснилось, что она тонет. И воды она боялась...
Андрей Петрович резко обернулся.
– Признайся, мерзавец, ты ее убил? – выпалил он, играя желваками.
– Я? – поразился Максим Иванович. – Бог с вами! Как же можно...
– Ты же ее ненавидел, я знаю! Это ты... ты!
И он набросился на зятя с явным намерением задушить его. Максим Иванович как-то пискнул и забился в могучих веневитиновских руках... Лицо его побагровело.
– Господа, господа! – кричал Ряжский, пытаясь растащить их. – Стыдно! Что вы, господа!
– Ты ее убил! – кричал Веневитинов, не слушая его. – Только ты мог это сделать!
Дверь, за которой находилось мертвое тело, грохнула и ударилась о стену. В столовую вошла Анна Львовна.