Путешественник из ниоткуда

Вербинина Валерия

Стукнула дверь, и вошел Акробат, неся серебряный поднос с грудой нераспечатанных колод. Амалия бегло проглядела бумаги. Я, стоя за ней, смотрел поверх ее плеча. На листках были какие-то сложные чертежи с множеством пометок, однако мне показалось, что я понял, что именно на них изображено. Акробат кашлянул.

– Время вышло, – внезапно сказал Рубинштейн. И прежде чем мы успели опомниться, сгреб листки со стола, бросил их в сейф и захлопнул дверцу. – Ну так что, играем?

Амалия пристально поглядела на него. Верхняя ее губа задралась, обнажив

зубы, а лицо сделалось таким злым, что в то мгновение, пожалуй, уже никто не смог бы назвать ее красивой.

– Что ж, играем, – проронила она со смешком и села за стол.

– Не угодно ли вам выбрать колоду? – спросил Рубинштейн, занимая место напротив нее.

– Выберите вы, Аполлинарий Евграфович, – бросила мне баронесса.

Я поглядел Акробату в лицо и взял самую нижнюю колоду с подноса. Где-то рядом – то ли в коридоре, то ли в соседней комнате – зазвенел чей-то пьяный смех, но он вскоре оборвался. Акробат поставил поднос на столик в углу и встал возле дверей. Лиу, скрестив руки на груди, прислонилась к стене. Рубинштейн с треском вскрыл колоду и задал следующий вопрос, стараясь казаться беспечным:

– Итак, во что играем?

– А во что вы предлагаете? – подняла брови баронесса.

Акробат ухмыльнулся и принялся смотреть в окно. Лиу шевельнулась, достала веер и стала им обмахиваться.

– Да, я же забыл, – проговорил игрок. – Вы ведь человек не азартный... насколько мне известно.

– Верно, – согласилась баронесса, косясь на сейф, в котором лежали заветные чертежи.

И тут я вспомнил – вернее, не то чтобы вспомнил, а сообразил... Я видел чертежи минуту, не больше, но ведь я должен был... должен был сразу же понять, что это значило! Я подался вперед. В горле у меня пересохло.

– Амалия Константиновна... – нервно прошептал я.

– Вы не играете, – сразу же осадила меня Лиу. Взгляд ее все время перебегал с меня на молодую женщину за столом.

Я облизнул губы. Акробат бросил на меня скучающий взгляд и отвернулся.

– Вы хотите что-то сказать? – вежливо осведомился Рубинштейн, не переставая тасовать карты.

– Нет, – быстро ответил я.

Рубинштейн обернулся к баронессе.

– Странно, что вы не любите карт, – сказал он. – По крайней мере, я имел удовольствие встречаться за карточным столом с одним из ваших родственников... с вашим дядей Станиславом.

– В самом деле? – усмехнулась Амалия. – Да, дядя обожает карты. А я – нет.

Показалось ли мне или колода на мгновение замерла в тонких пальцах Рубинштейна?

– И как поживает ваш дядя Станислав? – спросил он. – Я слышал, его жена серьезно больна.

– Благодарю вас, ей гораздо лучше, – вежливо ответила Амалия.

– В самом деле? – Рубинштейн улыбнулся широкой, по-мальчишески озорной улыбкой. – Поразительно!

– Что именно вы находите поразительным? – осведомилась Амалия тоном великосветской дамы.

– Все, – ответил Рубинштейн. – И Станислава, и жену. Видите ли, – голос его зазвучал неприязненно, почти угрожающе, –

у баронессы Корф есть дядя, но вовсе не Станислав, а Казимир. Кроме того, он терпеть не может семейную жизнь и никогда не был женат. – Рубинштейн положил карты и поднялся с места. – Вы не баронесса Корф, раз не знаете таких простейших вещей. Нет, вы не Амалия Корф, хоть и пытались выдать себя за нее... Кто же вы, сударыня?

Не думаю, что он получил бы ответ на свой вопрос. Миг – и та, кого я всегда считал баронессой Корф из Особой службы, распрямилась с миниатюрным револьвером в руках, которого я никогда у нее не видел. Но прежде, чем она успела выстрелить, Лиу подскочила к ней сзади и, закрыв веер, звенья которого неожиданно сложились в острый нож, что есть силы вонзила его самозванке в шею.

ГЛАВА XXXVIII

Я никогда не думал, что кровь может хлынуть фонтаном, что такое только сплошь и рядом происходит в уголовных романах, – однако теперь своими глазами убедился, что подобное и впрямь возможно. Должно быть, Лиу попала жертве прямиком в сонную артерию – струя забила с такой силой, что брызги долетели до подвесок люстры и даже до занавесок на окнах. Та, которая выдавала себя за Амалию Корф, не то засипела, не то захрипела и в судорогах повалилась на пол. Рубинштейн стоял, очень бледный, и вытирал кровь с лица.

– Что ты наделала! – вырвалось у него.

Лиу обернулась к нему, ее глаза горели, ноздри раздувались.

– Она хотела убить тебя! Хватай его, он пришел с ней! – Последние слова относились явно ко мне.

Я вцепился в первое, что попалось под руку, – в поднос с картами со стола – и от души приложил им рыжего по физиономии. Он повалился, и я бросился к двери, но Лиу не унималась. Она подскочила к жертве, которая еще билась в агонии, и подобрала валяющийся возле тела на ковре револьвер.

– Не уйдешь! – торжествующе выкрикнула она, и я услышал, как щелкнул взводимый курок.

Дверь распахнулась мне навстречу, и я остолбенел. На пороге стояла спутница китайца – та самая черноволосая красавица, сверкающая бриллиантами, как рождественская елка – огнями.

– Беги, болван! – выкрикнула она и вытолкнула меня в коридор.

Прогремел выстрел, и пуля выбила фонтанчик известки из стены. В следующее мгновение бриллиантовая дама выхватила из прически шпильку, оказавшуюся на поверку тонким кинжалом, и с непостижимой ловкостью метнула его в китаянку.

– Лиу! – закричал Рубинштейн.

Я бросил взгляд в комнату и увидел, как Лиу с кинжалом в груди оседает на ковер.

– Вы... вы... – пролепетал я. Но бриллиантовая уже крепко ухватила меня за руку и поволокла по коридору, крича:

– За мной! Быстрее, быстрее!

– Вы... вы кто? – пролепетал я. – Как вы...

– Все объяснения потом, потом, потом! Что у вас за талант, Марсильяк, постоянно путаться под ногами... Сюда!

– Держите их! – кричал уже где-то вдалеке Рубинштейн. – Не дайте им уйти!