Путешественник

Дженнингс Гэри

Старик замолчал и, похоже, погрузился в размышления. Через некоторое время дядя Маттео произнес:

— Красивая и притягательная мечта.

На это Краса Божественной Луны отстраненно заметил:

— Мечты — это нарисованные картины в книге сновидений.

Мы еще немного помолчали, а затем я сказал:

— Но я все-таки не понимаю, при чем тут Горный Старец?..

— О! — Старик словно резко пробудился ото сна. — Горный Старец как раз и дает людям Ночь Возможностей. А затем он предлагает им повторить такие ночи.

Мы трое обменялись удивленными взглядами.

— Сомневаетесь?! — раздраженно воскликнул

хозяин караван-сарая. — А все очень просто. Горный Старец или кто-то из его наемников-ассасинов найдет подходящего человека — сильного и храброго мужчину — и подмешает некоторое количество банджа в его еду или питье. Когда человек этот забудется сном, его похитят и доставят в замок Шейха-уль-Джебаля. После пробуждения он обнаружит, что находится в самом прекрасном саду, который только можно себе представить, окруженный миловидными юношами и девушками. Они накормят его великолепными яствами, угостят гашишем и даже запретными винами. Они очаруют его песнями и танцами, явят ему свои увенчанные сосцами груди, гладкие животы и зазывные тайные местечки. Они пленят его такими изощренными ласками и любовью, что он наконец уснет снова. И снова его похитят — перенесут обратно в прежнюю жизнь, которая в лучшем случае однообразна, а скорее всего, и уныла. Совсем как жизнь хозяина караван-сарая.

Отец зевнул и сказал:

— Я начинаю понимать. Как гласит пословица: «Угостили вкусненьким и выгнали взашей».

— Да. Этот человек отведал, что такое Ночь Возможностей, и теперь жаждет ее повторения. Он просит и молит о ней, и тут приходят наемники и мучают его, пока он не пообещает сделать все, что угодно. Тогда ему дают задание — уничтожить какого-нибудь врага мусульманской веры, украсть или ограбить, чтобы наполнить богатствами сундуки Старца, устроить засаду неверным, вторгнувшимся на земли Мулекта. Если он выполнит это задание успешно, его наградят еще одной Ночью Возможностей. И так повторяется после каждого следующего дела, которое угодно Аллаху.

— А на самом деле каждая из этих волшебных ночей, — скептически заметил отец, — не что иное, как наваждение, вызванное наркотиками. Вот уж воистину — Вводящие в Заблуждение.

— О неверный! — возмутился старик. — А скажи, можешь ты поклясться своей бородой, что способен различить память о восхитительном сновидении и память о том, что произошло в действительности? Ведь и то и другое существует лишь в твоих воспоминаниях. Рассказывая о чем-либо кому-нибудь, как ты докажешь, что произошло, когда ты бодрствовал, а что — когда ты спал?

Дядюшка Маттео учтиво ответил:

— Я непременно дам вам знать завтра, что видел во сне, потому что теперь я уже совсем засыпаю.

Он встал, сладко потянулся и зевнул во весь рот.

Непривычно было так рано ложиться спать, но мы с отцом тоже зевали, поэтому все втроем последовали за Красой Божественной Луны, который повел нас вниз в большой зал. Из-за того, что мы были единственными гостями, он выделил каждому по отдельной комнате, сравнительно чистой, со свежей соломой, настеленной на полу.

— Это очень удобно, — сказал он. — Теперь храп одного не побеспокоит остальных и ваши сновидения не перепутаются.

Тем не менее мой сон оказался достаточно запутанным. Я спал, и мне снилось, что я пробудился и обнаружил, что нахожусь, подобно наемнику Вводящих в Заблуждение, в саду, похожем на мечту: он был полон таких цветов, которых я ни

прежде, ни после того никогда не видел. Среди залитых солнцем цветочных клумб сновали танцовщики, такие неправдоподобно красивые, что невозможно было определить, которые из них девушки, а которые — юноши. Будучи спросонья вялым, я присоединился к танцующим и обнаружил, как это часто бывает во сне, что каждый мой шаг, каждый скачок и вообще каждое движение оказывались невероятно медленными, как если бы воздух стал кунжутным маслом.

Эта мысль была настолько отвратительна — даже во сне я помнил свой печальный опыт с кунжутным маслом, — что залитый солнцем сад тотчас же превратился в заросший кустарником коридор дворца, в котором я догонял танцующую девушку, чье лицо было лицом госпожи Иларии. Однако когда она сделала пируэт и исчезла в комнате, а я последовал за Иларией в единственную дверь и настиг ее там, лицо женщины вдруг постарело, покрылось наростами, пятнами и седой рыжей бородой, напоминавшей лишайник. Низким мужским голосом она сказала: «Шолом алейхем!» Теперь я уже был не в покоях дворца или же в спальне караван-сарая, но в темной тесной камере тюрьмы Вулкано в Венеции. Старый Мордехай Картафило вопросил:

— О впадающий в заблуждение, неужели ты никогда не уразумеешь, что красота кровожадна и убийственна? — И дал мне съесть квадратик белого печенья.

Оно оказалось таким сухим, что у меня запершило в горле. Затем я почувствовал тошноту. Позыв на рвоту был таким сильным, что я проснулся — на этот раз уже по-настоящему — в комнате караван-сарая и обнаружил, что тошнота мне вовсе не приснилась. Очевидно, баранина, которой мы поужинали, оказалась несвежей, поскольку я чувствовал себя почти больным. Я выполз из-под одеяла и как был, босой и раздетый, помчался в непроглядной тьме по коридору в маленькую заднюю комнатку с дыркой в земле. Я наклонился над ней; мне было слишком плохо, чтобы отшатнуться от зловония или испугаться, что демон-джинн может подняться из глубин и схватить меня. По возможности бесшумно я извергнул из себя зловонную зеленую массу, и на глазах у меня выступили слезы. Постепенно дыхание восстановилось, и я спокойным шагом отправился обратно. Проходя по коридору мимо двери, ведущей в комнату, которую отвели для дяди, я услышал какое-то бормотание.

Как раз в этот момент голова у меня закружилась, я привалился к стене и прислушался к шуму. Вот странно: частично он состоял из храпа моего дядюшки, а частично из слов, произносимых тихим шепотом. Я удивился, как это он может храпеть и говорить одновременно, и прислушался более внимательно. Слова произносили на фарси, поэтому я не все понимал. Но потом кто-то вдруг заговорил громко и удивленно, и я четко разобрал:

— Чеснок? Неверные притворяются купцами, но у них с собой лишь никудышный чеснок?

Я дотронулся до двери, которая оказалась незапертой. Дверь отворилась легко и совершенно бесшумно. Внутри двигался маленький огонек, и когда я пригляделся, то смог разглядеть, что это была слабая лампа в руке Красы Божественной Луны, а сам он нагнулся над седельными вьючниками дяди, сложенными в углу комнаты. Хозяин, по-видимому, искал, что у нас можно украсть: он открыл вьюки, обнаружил драгоценные стебли шафрана, но по ошибке принял их за чеснок.

Я был скорее удивлен, чем рассержен, поэтому придержал язык; мне хотелось посмотреть, что он будет делать дальше.