Путешественники в третье тысячелетие
Шрифт:
Дрова подвезли, а председатель Мирон Андреевич встретил маму на улице и сказал ей:
— Ты, тетка Анна, уйми своего критиканта, а то пусть он не обижается, ежели мы ему уздечку окоротим.
— А что, товарищ Очеретько, неверно он про тебя написал? — спросила мама, но председатель ничего не ответил.
Мама говорит, что литературные способности перешли к Арсе от бати. Он тоже перед войной стихи для стенгазеты сочинял, только, конечно, у Арен стихи лучше: батя имел образование только за четыре
Интересно, есть ли у меня литературные способности?
Глава седьмая. Приключение в дубовом буераке (из дневника Гриши Челнокова)
18 марта. Весна идет быстрыми шагами, и из-за этой весны я сегодня чуть не погиб. Дело получилось так. В общем, опишу все подробно.
Мы кончали завтракать, когда в комнату ворвался Васька Таратута. Он был без шапки, ярко-рыжие волосы растрепались.
Он крикнул задыхающимся голосом:
— Эй ты, Челнок! Хватит набивать трюм, побежим смотреть, как самосвал из ямы вытаскивают!
Ребята прозвали меня «Челноком» с первого класса. Я на это обижался и дрался с ними, а они пуще дразнились — «лодкой», «баркасом», «плотом» и всякими другими судоходными словами. Я пожаловался Арсе, а он посоветовал:
— Плюнь, не обращай внимания. Подразнятся и отстанут.
Я так и сделал, — ребятам надоело придумывать разные слова, и остался за мной только «Челнок». Ну и что ж, раз фамилия такая. Антошку Щукина прозвали у нас «дедом Щукарем». Так и осталась за ним эта кличка, потому что он еще и завзятый рыболов.
Как только Васька сказал про машину, я мигом за дверь.
Сбегая с крыльца, мы с Васькой успели отломить по хорошей сосульке. Сначала мы начали сражаться ими, как кинжалами, но они со звоном ломались, и мы поскорее сунули их в рот. Сосульки сосать у нас первое удовольствие.
За нами увязался щенок деда Филимона Кубря. Он из породы сибирских лаек, рыжий, левое ухо у него стоит как и полагается, торчком, а правое, попорченное, висит, и от этого у щенка очень забавный вид, будто он всегда к чему-то прислушивается.
Дед Филимон воспитывает Кубрю для своего сына — полковника, который служит в Свердловске и очень любит охоту.
Мы пошумели на Кубрю, и он немного отстал, а потом опять затрусил следом.
— Ладно, пускай бежит, — решил Васька, — а то, пока будем вожжаться с ним, самосвал вытащат.
Самосвал засел за станицей, в здоровущей колдобине. Ребят там набралось полно, стояли и взрослые, но никто ничего не делал, а все советовали, и был такой шум, что ничего не поймешь. Шофер и два грузчика старались и так и этак, но у них ничего не выходило.
Следом за нами пришел дядя Толя. Он велел нам, ребятишкам, бежать в крайние дома и нести оттуда жерди,
Мы с Васькой поглядели друг на друга и расхохотались: грязь лепешками налипла на штанах и на куртках, а физиономии были черные.
— Знаешь, Челночище, если мы сейчас домой явимся, нам попадет. Пойдем в степь, пообсохнем, и грязь сама отвалится.
Мы решили сходить к Дубовому буераку. Раньше там была дубовая роща, а в войну ее вырубили, и от пеньков каждую весну идет молодая поросль. Там течет ручей. Русло ручья размыли вешние воды, и получился глубокий овраг.
Мы прилегли на сухом пригорке возле буерака. Он доверху был наполнен рыхлым зернистым снегом, покрытым тонкой ледяной коркой: это за ночь подмерзла натаявшая вчера вода. Глубоко под снегом звенел ручей. Почти посередине оврага, чуть поближе к нам, на снегу лежала свалившаяся зимой с воза большая охапка сена.
Васька Таратута лениво подставил солнышку другой бок и сказал:
— Вот не полез бы я за этим сеном, хоть ты мне за это золотые горы сули… или даже пятерку по русскому!
Я расхохотался, потому что у Васьки с русским дело никогда не ладилось и из-за этого он даже просидел в третьем классе два года.
За сухими стеблями бурьяна и татарника мелькнуло что-то рыжее, и мы увидели Кубрю. Он бежал, очевидно, по следам зверя и изредка потявкивал.
— Поиск ведет… — почему-то шепотом сказал Васька.
Щенок протрусил мимо, не обратив на нас внимания. Он подбежал к буераку и смело ступил на ледяную корку.
И вдруг случилось несчастье: слабая корка наста подломилась, и Кубря ухнул в рыхлый снег. Торчало только ухо да хвостик. Щенчишка отчаянно пробивался к островку сена: он чуял, что там его спасение.
Мы стояли затаив дыхание и так волновались, что сердце готово было выскочить из груди.
— Подвигается! — вдруг крикнул Васька.
Наконец Кубря стоял на спасительном островке и отряхивался.
— Ура, ура! — дико заорали мы и вдруг смолкли.
— Ура-то ура, — рассудительно выразился Васька, — а как его оттуда выручить?
Кубря будто понимал, что мы о нем разговариваем, смотрел на нас умным печальным взором и тихонько повизгивал. Мы долго думали, что делать, и мне показалось, будто я придумал.
Мы решили наломать бурьяну, дубовых веток и сделать из них настил, чтобы по нему подползти к островку.
У Васьки был складной нож, и мы принялись за дело.
Мы посоветовались, кому ползти, и я сказал, что мне: я меньше ростом и легче Васьки. Васька согласился.