Путешествие из Нойкукова в Новосибирск(Повесть)

Кант Уве

Коли болен — не кричи И не тужи напрасно! Во-первых, это ведь небезопасно, А во-вторых, уж лучше доктору Как на духу все расскажи.

В свое время сей назидательный стишок сочинил парикмахер, заказал рамку и преподнес предшественнику д-ра Рогге, старому д-ру Хоппе. Это, конечно, после того, как ему пришлось выслушать в комнате ожиданий историю болезни чрезвычайно общительной крестьянки и члена сельскохозяйственного производственного кооператива, между прочим, со всеми подробностями.

Парикмахер Луттер был человек, твердо веривший в практическую пользу поэзии, и украсил свой салон всевозможными рифмованными советами, касавшимися преимуществ регулярной стрижки и массажа головы.

А когда доктор Рогге перенял практику и хотел выбросить рифмованную вывеску, ибо ему, как врачу с высшим образованием, эти самодельные вирши были ни к чему, то старый доктор Хоппе так старательно убеждал его— народ, мол, это лучше поймет, — что в конце концов Рудольф Рогге выбросил на помойку только плакат «Спасайте утопающих на водах». Сделал он это потому, что текст рекомендовал старый и малоэффективный способ искусственного дыхания, да и потому, что, как он довольно остроумно заметил, в его приемной вряд ли следовало ожидать большого наводнения. В остальном новый доктор посвятил себя покупке новой мебели и занавесок, женился на молодой медицинской сестре, нанял пожилую и ввел до минуты обязательную предварительную запись, которую окружной врач, так сказать его непосредственный начальник, объявил образцово-показательной.

Итак, в приемной доктора Рогге царили тишина и порядок, когда в нее вошел, вернее, приковылял стройный, светловолосый молодой человек. Он волок левую ногу так, как будто она вот-вот должна была оторваться, и, стиснув зубы, молча опустился на белоснежный стул. Кроме него, в приемной находилась только одна очень худая, немолодая женщина, которая жаловалась на ишиас и пришла по этому поводу посоветоваться с доктором. С явным сочувствием она следила за молодым человеком, как тот, мужественно, словно индеец, преодолевая боль, ковылял через приемную, даже не удостоив взгляда яркие цветные обложки, аккуратно разложенные на почкообразном журнальном столике.

Вскоре открылась дверь кабинета. Послышался голос доктора Рогге. На самом-то деле у него был бас, но время от времени он весело взвивался и даже срывался, как это бывает у людей весьма довольных тем, что они говорят и как они говорят.

— Надеюсь, вы меня не опозорите, дорогой Кожаный Чулок, — пробасил доктор за дверью. — Очень скоро вы сможете вновь расправляться с дикими кроликами, как в свое время Нимрод расправлялся со львами или какую он там еще живность уничтожал.

Затем в дверях показалась спина человека в мундире лесничего. Когда он обернулся вполоборота, на лице его можно было приметить вежливую улыбку, которая постепенно, по мере того как владелец мундира приближался к выходу, затухала. Столь уверенная в своем радикулите пожилая женщина ободряюще улыбнулась молодому человеку с переломанной ногой, как бы говоря: не вешай носа, наш доктор тебе ногу починит!

Снова открылась дверь кабинета. Выглянув в приемную, ассистентка спросила:

— Фрау Молькентин? — Но тут же прервала себя, увидев храброго юношу, бережно обхватившего колено.

— Кажется, ваш брат пришел, — сказала она, повернувшись к кабинету.

— Сестра! — послышался вибрирующий голос из глубины. — Нам ничего не должно казаться. Мы должны ставить диагноз — и точка! — В конце тирады у доктора голос все же сорвался, он вышел в приемную.

Это был крепкий мужчина со стрижкой бобриком, в очках с золотой оправой. Руки он держал в карманах сверкающего нейлонового халата. Стетоскоп на шее завершал

элегантное зрелище.

— Посмотрим, посмотрим, — лукаво заявил он, прищурив глаза. — О, это, безусловно, Юрген Рогге из Нойкукова! Сдается мне, случай весьма серьезный. Сестра! Наточите большой скальпель, и побыстрее, пожалуйста! — И уже по-отечески добавил: — Заходи, заходи, дружок.

Юрген встал и, сильно хромая, проковылял в кабинет. От такой демонстрации у доктора челюсть отвисла. Сотни хромых людей видел он на своем веку, но так бережно, можно сказать, ласково ни один из них не хромал. Прошло еще несколько мгновений, прежде чем доктор, взяв себя в руки, проговорил:

— Ну, где у нас бо-бо?

При этом он даже обнял братца, и поддерживая, проводил его в кабинет. Картина эта была достойна большего числа зрителей, чем одна фрау Молькентин. Как бы то ни было, но прием строго по записи имел и свою оборотную сторону.

Как только дверь закрылась за трогательной парочкой братьев, младший высвободился из объятий старшего и легким пружинящим шагом направился к креслу, где обычно происходили самые доверительные разговоры с больными. Кресло из гнутых стальных труб еще некоторое время покачивалось, после того как Юрген с разбегу плюхнулся в него. Хотя доктор Рогге и был весьма высокого мнения о своем врачебном искусстве, но во внезапное исцеление наложением рук он все же не верил.

— Ты что же, братец, совсем спятил? — сказал он. — К чему это цирковое представление? Возможно, ты со скуки, понимаю. Но мы ведь здесь работаем. Может быть, звонкая затрещина вернет тебя к реальности? Выкладывай! К чему это все?

— Из-за тетки.

— Какой еще тетки?

— Да той, что в приемной сидит, с завитушками.

— Фрау Молькентин?

— Ну да, если уж ее так зовут.

— Да, да, именно так ее и зовут, черт бы тебя побрал! Но почему из-за нее? Что, она просила тебя особенно искусно проковылять мимо себя?

— Нет, конечно. Так просто. К тебе ж только больные ходят. А если здоровый человек придет…

— Перестань! Прекрати немедленно. Не хочу слушать этой ерунды!

«Он прав, — подумал Юрген. Ковылять по приемной, как подстреленный заяц, это, правда, ерунда какая-то». Но он же сделал это не со зла. Не для того, чтобы кого-то довести до белого каления. А получилось все равно так. Кто-нибудь да обязательно дойдет до белого каления. В этом все дело.

Почему-то — и очень даже трудно объяснить почему — Юргену было неприятно явиться в приемную брата здоровым и невредимым. Так нечего людям зря голову морочить!

— Извини, пожалуйста, — сказал Юрген. И это вполне устроило брата. Старший по опыту знал, что если уж Юрген Рогге извинился, то это кое-что значило.

— Знаете, сестра Элли, — сказал он, — попросите, пожалуйста, нашу дорогую фрау Молькентин немного обождать. — А уж Юргену: — Давай рассказывай, как там твой Нойкукук? — Он любил говорить «Нойкукук». — Еще стоит град? Не закатали его бульдозерами? А родители? Хорошо доехали?

— Нормально, — ответил Юрген.

— Заскучал, значит. Вижу, вижу. Сбегал бы искупался. Говорят, у нас новую вышку построили. В вашем Кукушкине такой нет. А вечерком я тебе покажу прошлогодние слайды. Те, что я снимал на Балатоне. Гудрун их уже. приготовила, я еще никому не показывал. Нет, это ужасно! Стоит тебе начать работать — ничего не успеваешь. Скоро ты и сам это поймешь. Или у тебя что-нибудь стряслось?