Путешествие из Нойкукова в Новосибирск(Повесть)
Шрифт:
— Да нет, кажется, не закрыта.
И он вовсе не острил. Он хотел просто объяснить, что действительно вошел в дверь и что она не была закрыта.
Продавщица испуганно опустила руку в карман коротенького халатика и с некоторым удивлением достала оттуда связку ключей. Другой рукой она откинула со лба огромное количество золотых волос — не менее двух тысяч единиц.
— Ах, я, должно быть, забыла. Вы что хотели?
Юрген чуть было не сказал, что зашел купить кастрюли, сковороды и спиртовой примус…
— Но я же не мог знать, что дверь закрыта, — произнес он. — Нет ли у вас логарифмических линеек марки «Рекорд»? Видите ли, я уезжаю в Новосибирск… И знаете, там без такой линейки не обойтись. Вот я и зашел…
Продавщица рассмеялась, однако
— Вы сейчас? — спросила она.
— Не знаю, — сказал он, запинаясь.
— Я спрашиваю, вы сейчас уезжаете?
— По правде сказать, да. Обо всем уже имеется договоренность. Меня ждут. Я…
— Но понимаете, — сказала продавщица, — до пятнадцати часов придется вам все же потерпеть.
Она подошла к выходу и приоткрыла для него дверь. На сей раз она не забыла запереть ее.
Было без пяти два, и у Юргена оставался целый час. Он купил себе мороженого (ванильно-малиново-шоколадного) и «Футбол за неделю». Потом нашел скамейку и устроился на ней. К этому времени от мороженого осталась одна шоколадная прослойка, и лучшего места, чем урна, для него не найти. Юрген сидел и листал «Футбол за неделю», в сотый раз задавая себе вопрос — правда ли, футболисты разговаривают так, как было написано в еженедельнике. «Нам удалось… и это редко кому удается… мы упустили шанс забить гол…» Или: «Мы уже успокоились, когда вдруг жадные до голов форварды внезапно принялись бомбардировать наши ворота…» Может быть, журналисты и спорткорреспонденты заставляют их так говорить или сами футболисты, начитавшись «Футбол за неделю», стали говорить, как там написано? В Нойкукове он знал только нескольких болельщиков, и они говорили совсем по-другому. Когда он кончил читать, у него оставалось больше получаса. Пока он сидел и читал, на кладбище прошли несколько человек с лейками и тяпками, как будто на работу, идут, будто смена начинается.
Но ничего потрясающего, необыкновенного так и не произошло. Перед ним не пала ниц делегация нойкуковцев во главе с бургомистром, не молила его, чтобы он, великий сын города, немедленно возвратился к родным берегам. Не поступало и сообщений о землетрясениях, наводнениях или крупных лесных пожарах, что, разумеется, могло бы стать непреодолимым препятствием для его дальнейшего продвижения в сторону Новосибирска. Нет, ничто не препятствовало его решению. Никто ничего не решал за него, и это было так же непривычно, как и неприятно. Нехорошо поступают с маленьким Юрджи! Нехорошо так вдруг, мам, а мам…
…И тут же мать и впрямь подъехала на «трабанте» и остановилась у самой скамейки. Почему-то она сидела за рулем. На голове — «обсерватория». Опустив стекло, она как-то по-доброму посмотрела на него и сказала: «Вот так, мальчик мой. Ты теперь у нас большой, сам должен все решать. Я женщина старая и ничем помочь тебе не могу. Ты только береги себя, ради бога, и не забывай потеплее одеваться. А профессором ты все равно можешь стать. Я узнавала». Отец, сидевший на заднем сиденье, снял форменную фуражку и очень серьезно кивнул ему. Тут мать нажала на газ, и «трабант» умчался со скоростью молнии. До чего хорошо у него коробка скоростей отлажена!
А Джони Рабе, которого никто не звал, явился в модном спортивном пиджаке и капитанской фуражке. «Бегать и бегать! — сказал он. — И лесом, леса вокруг сколько угодно». Сказал, приложил два пальца к козырьку и был таков.
…А Сусанна Альбрехт села рядом на скамью. Расстояние — пятьдесят сантиметров. Ударила по струнам гитары — шрум-шрум-шрум — и продекламировала: «Тысяча мыслей в голове и тысяча тысяч километров!..» Еще раз взяв аккорд, сделала книксен и удалилась…
…На докторе Блюменхагене была соломенная шляпа из искусственной соломки и куртка грубого полотна. Прежде чем что-нибудь сказать, он прошел несколько раз мимо скамьи, на которой сидел Юрген. «Да, мой друг, это совершенно верно. Я не буду от тебя скрывать, нет-нет. Мне приятнее было бы, чтобы ты остался в наших пенатах или, вернее сказать, сформировался бы в наших пенатах, стал бы
А Юрген все таращился на первую страницу «Футбола за неделю», где красными буквами было набрано: «3:0 — еще один шаг Дрездена к вершинам высшей лиги».
— Так я ничего и не решил! — вдруг громко произнес он.
Времени без пятнадцати пятнадцать. Солнце печет немилосердно. Весь мир прекрасно освещен. До вечера можно еще уйму сделать. Можно, например, повернуть и к ужину быть в Нойкукове. С удовольствием полакомиться ливерной колбасой из лавки Кувады и по телевизору посмотреть на Даниэля Бенэ. Вот уж кому надо бы быть председателем сельхозкооператива! Правда, хорош этот Даниэль Бенэ! Даже когда сам себя избивает, он делает это аккуратно и добросовестно… Можно еще и здесь покататься, просто так, куда глаза глядят. Можно в Рёригк съездить — Сусанну Альбрехт поискать. Найти ее, предложить руку и сердце… жениться… а затем вместе внимать аккордам гитары: «На черном небе две звезды, одна — для тебя, другая — для меня…»
Много чего можно сделать, но все это не то, что надо! А надо идти по непроторенным дорогам. Даже если никто не удивится, не обратит внимания. Правильно он сделал, что вывеску нарисовал. А вот что в одеяло ее завернул, а не к рулю прикрепил — это уже трусость. Итак, вперед! Даешь Новосибирск! Никто, конечно, этому не удивится. Прежде всего потому, что не поверит: уж очень всем хорошо известно, что нужен загранпаспорт, виза и т. д. А во-вторых, никто и не испугается, никакое это не страшное известие. Все хорошо знают, где этот самый Новосибирск. Но ведь кое-кто прислушается, кое-кто и уши навострит, глаза широко раскроет и уж по меньшей мере одну бровь подымет чуть выше своих очков.
Перед магазином канцтоваров, где Юрген появился в пятнадцать часов двенадцать минут, его чуть не одолел приступ скупости. У Юргена ведь уже была счетная линейка. Правда, маленькая и дешевая — рекламное приложение к поставкам медицинских инструментов, присланная брату Рудольфу, а затем уже подаренная ему. Впрочем, Юргену и такой было достаточно. А линейка марки «Рекорд» стоила двадцать восемь марок! Но он тут же разозлился на самого себя. Хорош, нечего сказать! Разве с такими расчетами до Новосибирска доберешься? А потом, новая линейка будет стоит только восемь марок. Двадцать-то невестка подкинула. Значит, они не в счет. Вроде бы с неба упали, волшебные, как в волшебной сказке.
Этот подсчет окончательно убедил его. Обычно Юргену хорошо удавалось убедить самого себя.
Пятнадцать часов тринадцать минут. Он вошел в магазин. Какой-то человек в синем халате покупал у хорошенькой продавщицы бумажных салфеток на пятьдесят марок и все убеждал ее, что ему совершенно безразлично, какой на них узор — елочки или виноград. Продавщица сказала, что ей это тоже совершенно безразлично. Если даже она была только ученицей, то кое-чему она уже научилась. Взглянув на Юргена, она одарила его улыбкой. Кроме дядьки, который покупал полцентнера бумажных салфеток, перед ним была еще супружеская пара, без конца вертевшая стойку с поздравительными открытками, и мальчишка, который в течение одной минуты дважды успел пересчитать свою наличность, сравнивая ее с ценниками на пластмассовых индейцах, разложенных под стеклом. На вождя с красивым убором на голове ему явно не хватало, но на косоглазого копьеметателя, должно быть, хватит. Юрген тут же решил помочь ему одной-двумя десятипфенниговыми монетами. Но в основном-то он думал о том, как поостроумней начать разговор с продавщицей, объяснить, что ему надо, да и напомнить, что они уже, так сказать, знакомы. «А вот я и опять у вас. Вы меня еще не забыли?» Нет, это не пойдет. Лучше уж: «Помните, я недавно заходил к вам и спрашивал 50 логарифмических линеек». Остроумнее этого ему сейчас ничего не пришло в голову, и он решил, что подобное обращение убьет ее наповал.