Путешествие к центру Москвы

Липскеров Михаил Федорович

Семен Сергеевич подкрепил себя глотком виски, призвав и нас с отцом Евлампием к такому же действию. Мы не могли отказать в этом человеку со столь сложной и необычной судьбой. Все-таки на Руси как-то больше принято рожать под копной свежесжатой ржи, в хлеву (нет, это в Иудее), в канаве, по пьяному делу и по Достоевскому. Но вот между восьмым и девятым станками... Это несомненное завоевание социализма и торжество советской научной мысли.

– И вот начинается процесс. В зал вводят моего отца под руководством адвоката, деда моего отца, а моего прадеда, который (дед-прадед) об этом ни сном ни духом. Как, впрочем, он ни сном ни духом не подозревает об отцовстве над прокурором,

которого зачал неизвестно где и неизвестно от кого в ночь с Татьянина дня на следующий в царствование его величества императора Николая Александровича. Прокурор же не подозревает, что является единокровным сыном адвоката и единоутробным отцом обвиняемого, которого он зачал тоже в ночь с Татьянина дня на следующий в рамках адюльтера с неизвестной ему дамой в номерах г-жи Самсоновой, что на Каланчовке. В шестидесятых—семидесятых годах прошлого столетия там размещался Москонцерт.

– Мать твою, – встрепенулся я, – об эти года я там работал. Играл в артиста разговорного жанра. Бывают же такие совпадения.

– Бывают и не такие, – полусогласился со мной Семен Сергеевич. – Мой отец тоже употребил мою маму в ночь с Татьянина дня на следующий во время ночной смены. Очевидно, в нашей семье это фамильное. Заниматься ненормативным сексом в ночь с Татьянина дня на следующий. И тут получается страшная ситуация. В какое-то время непроизвольно прокурор, адвокат и обвиняемый оказываются на одной линии огня. Прямо перед глазами народного судьи. И у него возникает смутное подозрение, а о чем, он и не подозревает. В это время в зале суда появляется секретарь суда Ниночка Осмоловская, которая выходила тошнить через неделю после ночи с Татьянина дня на следующий с судьей. И она тут же падает в обморок. Потому что адвокат, прокурор и обвиняемый абсолютно на одно лицо. На лицо судьи. То есть меня. Тут-то и раскрывается в подробностях вся непростая история моей семьи. И страшная роль в ней Татьянина дня. Особенно следующей за ним ночи. То есть все мужчины в моем роду зачинаются в ночь с Татьянина дня на следующий, являются незаконнорожденными и ступают на стезю юриспруденции. Уже имеются в наличии судья, прокурор, адвокат и подсудимый. И ребенку, который родится у Ниночки Осмоловской, места в системе не остается. И чего делать, не знаю. Налейте, налейте скорее вина, рассказывать больше нет мочи...

Налили ему, конечно. Чать, не звери. И себе, ясное дело. И у меня что-то забрезжило...

– А о палаче вы не подумали?

Семен Сергеевич было возбудился, но потом опять сник:

– А мораторий на смертную казнь?..

– Ну, сегодня он есть, а завтра отменили... Как выборы губернатора...

Чувак опять возбудился и опять сник:

– Не, это не годится... Это что ж получится: мой сын-палач казнит моего отца-осужденного? Другими словами, шлепнет своего деда? Рыжий, рыжий, конопатый убил дедушку лопатой?.. Както не очень красиво.

– А почему вы решили, – осведомился отец Евлампий, – что ваш сын родится рыжим?

– Как почему? В меня.

– Если в вас, – дал мягкую отповедь отец Евлампий, – то он родится лысым.

Семен Сергеевич машинально провел рукой по голове. Он действительно был лысым.

– Но раньше-то я был рыжим! Поверьте мне на слово.

– Чем докажешь? – уцепился я в попытке както разрешить коллизию.

Мы с отцом Евлампием испытующе уставились на лысого.

Он заметно затосковал.

– Лысый, лысый, пойди попысай, – пошутил я.

Ох, не надо было этого делать! Семен Сергеевич на секунду отработал пантомиму «Статуя Командора». А потом сорвал с себя брюки.

– Действительно рыжий, – согласились

мы с отцом Евлампием.

– То-то, – удовлетворенно сказал отец будущего палача. – И что прикажете мне делать?

– А может быть, пустить его по инженерной части? – предложил я.

– Или в еще кого? – расширил выбор отец Евлампий.

– Нельзя, – поник лысыми кудрями Семен Сергеевич, – нельзя рабочую династию юристов порушить. – И поник еще ниже. До дна тарелки изпод щей.

Рабочая династия – это он точно подметил. В моей семье то же самое. Мой сын, помимо бизнесменства, еще и писательствует. Вот и я пишу. А на бизнесменство у меня таланта нет как нет. Вот и получается, как в песне: «Сынок мой фонбарон е...т одних богатых, а я, как сукин сын, – кривых, косых, горбатых» (в фигуральном смысле этого слова. А так – вообще отошел от этого дела.)

От полной безнадеги мы с отцом Евлампием сделали по глотку. Семену Сергеевичу плеснули в тарелку из-под щей. Чтобы через кожу как-то впиталось. И задумались. В результате пошли в храм Великомученика Димитрия Солунского. Чтобы помолиться ему, чтобы подсказал выход. Молить святого, чтобы никогда внук не казнил своего деда, сын – отца, и так далее, и тому подобное. Пусть великомученик подскажет нам, как воплотить юридическое предназначение будущего сына Семена Сергеевича, какую найти ему профессию, чтобы не пришлось ему никого никогда казнить. И великомученик нашел выход.

Умудренные, мы вернулись в дом. За несуществующие волосы я извлек голову несчастного из тарелки из-под щей, а отец Евлампий сказал ему в закрытые очи:

– Не обязательно ваш сын должен стать палачом. Есть еще одна юридическая профессия, сын мой.

– Какая? – спросил во сне бывший рыжий. Судья по профессии.

Отец Евлампий выпрямился, прижал руку к сердцу и благоговейно произнес:

– Президент Российской Федерации.

Семен Сергеевич улыбнулся во сне и, не просыпаясь, вылетел в окно.

Глава двадцать вторая

Мы с отцом Евлампием молча сидели за столом, чрезвычайно довольные тем, как разрешили ситуацию. В тайной надежде, что через тридцать—сорок лет в России появится приличный президент. Юрист, между прочим.

– Так, – очнулся от сладостных предвкушений отец Евлампий, – Михаил Федорович, а какая у вас нужда была навестить меня, помимо соскучивания?

Я сосредоточился. Действительно, зачем я сюдое приперся? За каким таким?.. А потом вспомнил и грохнулся на колени:

– Благословите, батюшка, на подвиг. В центр Москвы собрался.

– Ох, Михаил Федорович, не можете вы жить спокойной жизнью. Тут у нас тишина, относительная, конечно, а там... – отец Евлампий задумался, – ...а там, может, уже и революция какая приключилась.

– Ну какая революция, отец Евлампий, мы бы уже знали...

– Откуда?..

– Да ведь радио, телевизор сообщат, если что?

– А вы давно радио, телевизор?..

– Ну как... да вот... давеча... как раз... накануне... точнее... надысь. А что у нас нонеча?..

– Нонеча у нас, Михаил Федорович, тридцатое января две тыщи десятого года.

– Угу... Тридцатое...

– Тридцатое.

– Января?

– Января.

– Точно?

– Точно. – Отец Евлампий посмотрел на часы. – Точнее, первое февраля. Однако засиделись мы с вами. Так что за два дня в центре Москвы все что угодно... Что с вами, Михаил Федорович? Очнитесь. Вот височки примите. Очень способствует.

По моему пищеводу ахнули вниз сто граммов вискаря, а отец Евлампий охаживал меня по щекам. И я пришел в себя. Где, как выяснилось, отсутствовал некоторое время.