Путешествие к центру Земли
Шрифт:
Что должна была означать эта перемена атмосферы? До сих пор факты подтверждали теорию Дэви и Лиденброка; до сих пор огнеупорные горные породы, электричество и магнетизм создавали особые условия, нарушавшие законы природы, влияли на понижение температуры, ибо теория центрального огня оставалась, на мой взгляд, все-таки единственно истинной, единственно объясняющей все. Не попадали ли мы теперь в такую среду, где эти явления совершались в силу законов природы и где жара доводила скалы до расплавленного состояния? Я опасался этого и высказал свои соображения профессору.
– Если мы не потонем или не разобьемся, если мы не умрем от голода,
Тот лишь пожал плечами и погрузился в свои размышления.
Прошел еще час, и, за исключением небольшого повышения температуры, положение не изменилось. Наконец, дядюшка нарушил молчание.
– Видишь ли, – сказал он, – надо на что-нибудь решиться.
– Решиться? – спросил я.
– Да! Нам нужно подкрепить наши силы. Если мы попытаемся продлить на несколько часов наше существование, сберегая остатки пищи, мы ослабеем вконец!
– Да, и этот конец не заставит себя ждать.
– Но если представится случай спастись, если потребуются решительные действия, откуда мы возьмем силу для этого, если ослабеем от истощения?
– Но что же, дядюшка, станется с нами, когда мы съедим последний кусок?
– Ничего, Аксель, ничего! Но насытишься ли ты, пожирая этот кусок глазами? Ты рассуждаешь, как человек, лишенный воли, как существо, лишенное энергии!
– Да неужели же вы не теряете надежды? – вскричал я с раздражением.
– Нет! – твердо ответил профессор.
– Как? Вы еще верите в возможность опасения?
– Да! Конечно, да! Я не допускаю, чтобы существо, наделенное волей, пока бьется его сердце, пока оно способно двигаться, могло бы предаться отчаянию.
Какие слова! Человек, произносивший их в таких обстоятельствах, обладал, конечно, необыкновенно твердым характером.
– Что же вы думаете сделать в конце концов? – спросил я.
– Съесть этот остаток пищи до последней крошки и тем самым восстановить наши силы. Пусть это будет наш последний обед, но по крайней мере мы станем снова сильными людьми, вместо того чтобы падать от истощения!
– Так съедим же все, что у нас есть! – воскликнул я.
Дядюшка разделил кусок мяса и несколько сухарей, оставшихся после катастрофы, на три равные части. На каждого приходилось приблизительно около фунта пищи. Профессор поглощал еду с лихорадочной жадностью; я ел без всякого удовольствия, несмотря на голод, почти с отвращением; Ганс медленно пережевывал маленькие кусочки, наслаждаясь пищей со спокойствием человека, которого не мучит забота о будущем. Он нашел еще фляжку, до половины наполненную можжевеловой водкой, дал нам выпить из нее, и этот благотворный напиток несколько оживил меня.
– Fortrafflig! – произнес Ганс, глотнув из фляжки.
– Превосходно! – подтвердил дядюшка.
Я снова возымел некоторую надежду. Но наш последний обед был закончен. Было пять часов утра.
Человек так уж создан, ведь ощущение нездоровья – явление чисто негативное. Раз потребность в пище удовлетворена, трудно представить себе муки голода. Надо испытать это, чтобы понять! Стало быть, какой-нибудь сухарик и кусок говядины заставляет нас забыть прошлые горести!
Все же после этого обеда каждый из нас погрузился в размышления. Ганс, уроженец крайнего Запада, размышлял с фаталистическим смирением обитателей восточных стран. Что касается меня, я весь ушел в воспоминания, уносившие меня на поверхность Земли, которую мне никогда не следовало бы покидать.
Дядюшка, «всегда на своем посту», исследовал внимательно, с факелом в руке, характер почвы; он хотел выяснить наше положение, изучая строение ее пластов. Подобный расчет, вернее, просчет, не мог быть даже сколько-нибудь приблизительным, но ученый всегда остается ученым, если ему удается сохранить хладнокровие, а профессор Лиденброк обладал этим качеством в высшей степени.
– Изверженный гранит! – говорил он. – Мы все еще в слоях первичной эры; но мы поднимемся! Мы поднимемся! И кто знает…
Кто знает? Он все еще надеялся. Он ощупывал рукой отвесную стену и через несколько минут заговорил снова:
– Вот гнейс! Вот слюдяной сланец! Отлично! Скоро появятся слои переходной эпохи, а тогда…
Что хотел сказать этим профессор? Мог ли он измерить толщу земной коры над нашими головами? Обладал ли он каким-нибудь средством, чтобы произвести это вычисление? Нет! Манометра не было, и никакое вычисление не могло его заменить.
Между тем температура поднималась все выше, мы буквально обливались потом в этой раскаленной атмосфере, напоминавшей жар, пышущий из печи литейного завода во время плавки металла. Вскоре Гансу, дядюшке и мне пришлось снять наши куртки и жилеты; самая легкая одежда причиняла тяжесть, даже боль.
– Уж не поднимаемся ли мы прямо к накаленному добела очагу? – воскликнул я, когда жара еще усилилась.
– Нет, – ответил дядюшка, – это невозможно! Невозможно!
– Однако, – сказал я, дотрагиваясь до стены, – стена раскалена!
В это мгновение моя рука коснулась воды, и тотчас же я ее отдернул.
– Кипяток! – воскликнул я.
Профессор ответил гневным движением.
Тут мною овладел непреодолимый ужас, который уже не покидал меня. Я чувствовал, что надвигается катастрофа, какой не могло бы представить самое смелое воображение. Эта мысль, сначала смутная, постепенно овладела моим сознанием. Я отгонял ее, но она упорно возвращалась. Я не осмеливался формулировать ее. Но несколько невольных наблюдений подтвердили мое убеждение. При неверном свете факела я заметил движение в гранитных пластах; очевидно, готовилось совершиться какое-то явление, в котором играло роль электричество. И эта невероятная жара, эта кипящая вода!.. Я хотел взглянуть на компас…
Компас обезумел!
43
Да, обезумел! Стрелка прыгала от одного полюса к другому резкими скачками, пробегала по всем делениям круга и затем возвращалась обратно, как будто с ней приключилось головокружение.
Я хорошо знал, что, по общепринятым теориям, кора земного шара никогда не находится в состоянии полного покоя; изменения, происходящие под влиянием распада безрудных пород, постоянного движения водных масс, действия магнетизма производят постоянные перемещения в земной коре даже тогда, когда существа, рассеянные по ее поверхности, и не подозревают об этой внутриземной деятельности. Следовательно, это явление не испугало бы меня, по крайней мере не породило бы в моем уме страшной мысли.