Путешествие «Космической Гончей»
Шрифт:
— Как это все случилось?
Джоквин уже хотел было пожать плечами, но вовремя спохватился, что делать этого не следует, тем более что женщина говорила резко и сердито:
— Конечно, я знаю, что все это сотворили атомные боги, но когда они это сделали? Как ты думаешь?
Джоквин был осторожен. Ученые храмов знали, что боги иногда действуют случайно, не по заранее продуманному плану. Как можно их замысел ограничить датами? Тем не менее мутации не совершаются, пока плоду в чреве матери не исполнится месяца, и поэтому начало изменений в организме эмбриона можно определить приблизительно. Ученый подсчитывал, вспоминая дату рождения четвертого ребенка леди Тани. И уже вслух закончил свои подсчеты:
— Несомненно, не раньше 529 года после варварства.
Женщина теперь разглядывала ребенка внимательней.
И Джоквин тоже. Он глядел и удивлялся, что прежде увидел не все изъяны новорожденного. У ребенка была слишком большая голова и слишком хрупкое тельце. Плечи и руки его пострадали от деформации более всего. Плечи спускались от шеи под острым углом, делая тело почти треугольным. Руки были перекрученными и напоминали кости скелета, обтянутые сморщенной кожей. Каждую руку теперь нужно развернуть, чтобы придать ей обычный вид. Грудь ребенка казалась чрезвычайно плоской, и все ребра торчали сквозь кожу. Грудная клетка опускалась гораздо ниже, чем у нормальных детей. И все. Но вполне достаточно, чтобы леди Таня с трудом проглотила комок, подкативший к горлу. Джоквин, взглянув на нее, понял, о чем она думает. А думала она о том, что допустила ошибку, похваставшись за несколько дней до родов в тесной компании, что пятеро детей дадут ей преимущество перед сестрой Чрозоной, у
— Это худший период, леди, его надо пережить. Через несколько месяцев, а может даже лет, все наладится.
Последовала пауза. Ученому пришлось выдержать тяжелый взгляд роженицы. Он со страхом ждал бури. Но она только спросила его:
— Лорд-правитель, дед ребенка, видел его?
Джоквин наклонил голову.
— Лорд-правитель видел ребенка спустя несколько минут после его рождения. Единственное его замечание сводилось к тому, что я должен установить, если это возможно, когда и за что вы были наказаны.
Она молчала, но глаза ее сузились еще больше. Тонкое лицо застыло. Наконец она взглянула на ученого.
— Я думаю, вы знаете, — сказала она, — что причиной всего этого может быть только небрежность одного из храмов.
У Джоквина уже возникала такая мысль, но теперь он отверг ее, хотя, кто его знает, может быть, боги были недовольны тем, что эти люди не помогали «божьим детям», наверняка Линны будут именно так определять этот случай. Он медленно ответил:
— Пути атомных богов неисповедимы.
Женщина, казалось, не слышала его. Она продолжала:
— Я полагаю, ребенок будет умерщвлен, даже если это вызовет недоумение ученых мужей.
Рассерженная леди Таня Линн, сноха лорда-правителя, выглядела в этот момент весьма неприглядно. А вообще-то было нетрудно установить действительную причину мутации. Прошлым летом леди Тане надоело отдыхать в одном из семейных имений на западном берегу, и она вернулась в столицу раньше, чем ее ожидали. Муж леди, главнокомандующий Крэг Линн, реставрировал в это время городской дворец, и работа эта обошлась в копеечку. Ни сестра, живущая на другом конце города, ни мачеха, жена лорда-правителя, не пригласили леди Таню к себе. Волей-неволей она вынуждена была остановиться во дворце, больше напоминавшем стройку. Он уже несколько лет был нежилым. Город за эти несколько лет сильно разросся, и вокруг дворца выросли коммерческие дома. Бывшие правители не догадались объявить земли, окружавшие дворец, государственной собственностью, и теперь было бы неразумно отбирать их у людей силой. Особенно раздражало нынешних хозяев неумение их предков предвидеть выгоды одного из близлежащих участков. На нем был расположен храм, вплотную примыкавший к дворцовому крыльцу. Леди Таню очень тревожило то, что единственная уютная комната чуть ли не вплотную упирается в храм, а три лучших дворцовых окна выходят прямо на его свинцовую стену. Ученый, построивший храм, принадлежал к группе Рахейнла, враждебной Линнам. Весь город был возбужден, когда об этом стало известно. Это было явным оскорблением Линнов храм как бы отобрал у дворца участок в три акра. Агенты лорда-правителя при первом же обследовании установили, что участок свинцовой стены радиоактивен. Они не смогли определить источник радиации, потому что стена в этом месте была довольно толстой. И вот на второй день после рождения ребенка, незадолго до полуночи Джоквин был вызван, чтобы доложить совету правителей, что он думает в связи с рождением ребенка. Это было совсем небезопасно.
— Правитель, — сказал ученый, обращаясь к великому человеку, — справедливый гнев может привести вас к серьезной ошибке. Ученые, научившиеся контролировать атомную энергию, обладают независимостью ума и поэтому не воспримут наказание за случайный проступок. Мой совет: оставьте ребенка в живых или хотя бы спросите по этому поводу мнение совета ученых. Я порекомендую им покинуть храм, который стоит рядом с вашим дворцом, и, думаю, они согласятся.
Джоквин взглянул на лица сидевших перед ним и понял — то, о чем он сказал, не понравилось присутствующим. В комнате находилось двое мужчин и три женщины. Мужчины — это строгий лорд-правитель и полный лорд Тьюс, единственный сын леди Лидии от первого брака. Лорд Тьюс в отсутствие лорда Крэга, мужа леди Тани, который тогда воевал на Венере, исполнял обязанности главнокомандующего. Здесь были также леди Таня, которая еще полулежала на кушетке, ее сестра Чрозона и их мачеха, жена лорда-правителя, Лидия. Леди Таня и ее сестра не разговаривали друг с другом, но общались через лорда Тьюса. Тот легко справлялся со своей ролью посредника и, как казалось Джоквину, искренне забавлялся раздором между женщинами. С беспокойством смотрел Джоквин на леди Лидию, пытаясь понять ее отношение к предмету обсуждения. Он знал, что она необыкновенно злая женщина. С ее появлением характер поведения семьи Линнов радикально изменился. Красивая, средних лет, с тонкими чертами лица, она была опаснее любого хищника. Постепенно ее интриги, как щупальца, охватили все правительство, и каждый, кто хоть однажды имел с ней дело, понимал, что ее следует остерегаться. Контринтриги, заговоры, коварные планы, насилие, ощущение постоянной опасности, которая может обрушиться в любое время, такова была цена вражды с ней или ее расположения. Каждодневное напряжение отрицательно сказалось на Линнах. В них накапливался яд. Озабоченные, несчастливые и сомневающиеся, сидели они в комнате; мысли их были скрыты, но поступки предсказуемы, потому что властвовала над всем и всеми эта коварная женщина. Поэтому именно в леди Лидии искал Джоквин ключ к тому решению, которое будет принято. Высокая, стройная, поразительно хорошо сохранившаяся, она была главным двигателем разрушения. Если у нее есть по этому поводу какое-либо мнение, а у нее всегда было свое мнение, то что-то тягостное непременно произойдет. И хотя казалось, что еще ничего не случилось, но она уже начала свои закулисные действия. И Джоквин знал, что стоит ей убедить своего склонного к компромиссам мужа что-то предпринять — и тотчас сцена будет готова для разрушения. И хотя ученый по поведению Линнов определил, что его вызвали по чисто психологическим соображениям, он заставлял себя верить, что с ним советуются. Так было легче, хотя эту веру трудно было сохранять долго. У него сложилось впечатление, что они слушают его, как бы соблюдая пустую формальность, не обращая ни малейшего внимания на то, что он говорит. Лорд Тьюс взглянул на мать и слегка улыбнулся. Она отстала веки, как бы пряча за ними свои мысли. Две сестры с застывшими лицами не сводили с Джоквина глаз. Возникла тяжелая пауза. Лорд-правитель ослабил напряжение, кивком отпустив ученого. Джоквин вышел, ощущая страх. У него появилось желание предупредить об опасности храмовых ученых. Но он отказался от него, понимая всю безнадежность положения. Его просто не выпустят из дворца. В конце концов он прошел в свою комнату, лег, но уснуть так и не смог. На утро ужасный приказ, которого он боялся больше всего, был вывешен для всеобщего сведения. Джоквин читал его, и сердце у него падало вниз. Приказ был прост и безоговорочен. В соответствии с ним все ученые храма Рахейнла должны быть повешены до наступления сумерек. Имущество храма конфискуется, само здание сравняют с землей. Три акра храмовой территории превращаются в парк. В приказе не говорилось, что парк отходит к городскому дворцу Линнов, но мыслилось именно так. Приказ был подписан твердой рукой самого лорда-правителя. Прочитав его, Джоквин понял, что война храмовым ученым уже объявлена.
Ученый Олден не обладал даром предчувствия, и ничто не омрачало его спокойные мысли в тот ранний час, когда он медленно шел к храму Рахейнла. Вокруг расцветало утро. Взошло солнце. Мягкий ветерок веял с улицы Пальм, где стоял его новый дом. Душа ученого была похожа на разноцветный калейдоскоп счастливых воспоминаний и спокойной радости, оттого что простой деревенский парень за десять лет сумел стать человеком — главным ученым храма Рахейнла. Выло лишь одно-единственное мрачное пятно в этих воспоминаниях. И надо же, именно это неприятное событие стало истинной причиной его быстрого продвижения. Более одиннадцати
— Мы поощряем молодых людей, чьи мысли не идут по проторенным дорогам, — сказал Джоквин. — Мы знаем, что для молодежи характерны радикальные идеи, а по мере того как человек становится старше, он обретает равновесие между своей внутренней сущностью и потребностями мира. Другими словами, — закончил, улыбаясь ему, ученый, — имейте свои мысли, но держите их при себе.
Вскоре после этого разговора Олден был назначен на Восточный берег. Оттуда год спустя он перебрался в столицу. Взрослея и обретая все большую власть, он обнаружил, что радикализм среди молодежи встречается реже, чем говорил Джоквин. Годы власти научили его иначе относиться к жизни и заставили отречься от слов своей молодости. В то же время он гордился ими, они делали его непохожим на других. И он понял, почему Джоквин решил, что радикализм — это единственный критерий для человека науки. Потому что только тот, кто нестандартно мыслит, способен что-то открыть в мире, который человеку еще неведом. Он знал это правило, но не всегда пользовался им. Он вообще был строг и не прощал молодым людям мыслей, которыми в юности грешил сам. Существовало мнение, что карьеру в храме можно сделать, понравившись жене Олдена. Хотя это и было не совсем так, юные поэты храма читали свои стихи молодой жене главного ученого, навещали ее, когда он отсутствовал. Но так ничего и не добились. А когда они обнаружили, что ее обещания ничего не стоят, их визиты прекратились. Олден обрел мир в доме, а жена его стала неожиданно пылкой и нежной супругой. Обо всем этом думал ученый, подходя к храму. Но мысли его прервал необычный гул, и он увидел толпу беспокойных людей у своего храма. Наверное, это несчастный случай, подумал он, и заспешил туда, где толпился народ. Олдена озадачило то, что люди не уступали ему дорогу. Разве они не понимают, что он главный ученый? Он увидел в нескольких десятках футов от себя верховных стражников дворца и уже, было, махнул рукой, зовя их на помощь, но что-то остановило его. До сих пор он смотрел на храм, а сейчас огляделся и увидел окруженный стражей парк. Пятеро юных поэтов Розамунды свисали с ветвей дерева на краю храмовой территории. На другом дереве шестеро младших и трое ученых еще судорожно дергали ногами. Олден застыл на месте, парализованный ужасом. Несколько посвященных, кому на шею набросили веревки, в ужасе закричали. Их крик оборвался в тот миг, когда телега, на которой они стояли, выехала из-под них. Ученый Олден пробирался сквозь толпу на ватных ногах. Он наталкивался на людей, шатался, как пьяный, и лишь смутно сознавал окружающее. Если бы он единственный в толпе вел себя так, его тут же заметили бы и потащили на виселицу. Но казнь захватила людей врасплох. Каждый новый прохожий, подошедший, чтобы посмотреть, что происходит, испытывал ужас. Женщины падали в обморок. Нескольких человек тошнило, другие стояли со стеклянными глазами. Выбравшись из толпы, Олден вновь приобрел способность думать. Он увидел открытую калитку, пригнувшись, нырнул в нее и, казалось ему, поплыл между кустами, только сейчас сообразив, что находится на территории городского дворца лорда и леди Крэг Линн. Это было ужасно и нелепо. Самому попасться в ловушку, где в любой момент его могут обнаружить. Олден упал в кусты, почти теряя сознание. Потом, придя в себя, он понял, что перед ним длинное надворное строение и путь к нему защищен деревьями. Олден не смел вернуться тем путем, которым пришел сюда, оставаться же на месте он тоже не решался. Его еще не заметили, значит боги были с ним. Вскоре он нашел длинный узкий амбар, где хранилось сено, и спрятался там, съежившись за перегородкой и затаив дыхание. Укрытие это тоже было не слишком надежным. Амбар оказался почти пустым, и только в дальнем конце, примыкающем к конюшне, было немного сена. В него он и забился. Едва ученый успел спрятаться, как дверь конюшни открылась. Сверкнули вилы с четырьмя остриями и унесли груду сена. Конюх пинком затворил дверь, послышался звук удаляющихся шагов. Олден лежал, затаив дыхание. Он только начал приходить в себя, как — бум! — открылась другая дверь, вилы выхватили еще одну груду сена и исчезли. Несколько минут спустя произошло новое событие. За тонкой стеной, отделявшей это помещение от конюшни, остановились рабыня и конюх. Конюх, очевидно, солдат, а не раб, спросил:
— Где ты спишь?
— В западной рабской казарме, — рабыня отвечала с неохотой.
— Какой матрац?
— Третий.
Он, казалось, задумался. Потом небрежно бросил:
— Я приду в полночь и лягу с тобой.
— Это против правил, — дрожащим голосом возразила девушка.
— Не будем думать о правилах, — грубо отрезал солдат. — Пока.
Он ушел, насвистывая. Девушка не двигалась. Потом послышались чьи-то быстрые шаги. Девушка зашептала что-то, но слова ее были едва слышны. Ответила другая женщина:
— Это второй раз с момента его появления на прошлой неделе. В первый раз мы подсунули ему старую Эллу. Он в темноте не заметил, а она охотно пошла. Но, очевидно, придется им заняться. Я скажу мужчинам, — и они разошлись в разные стороны.
Олден, которого разгневало поведение солдата, теперь рассердился еще больше… «Ничтожные рабы! Заговорщики!» Его поразило, что между рабами существует связь. Он слышал и раньше, что мелкие рабовладельцы стали очень осторожны, опасаясь бунта и даже гибели. И вот теперь Олден неожиданно получил доказательства того, что слухи правдивы. Олден, как будто разговаривая с богами, подумал: «Мы должны повышать мораль хозяев и, — глаза его сузились, — с помощью силы сломить организацию рабов. Нельзя допустить распада общества!» Гнев его мгновенно исчез, когда в ста футах от него открылась другая дверь. Олден инстинктивно сжался и больше не думал о рабах. Уцелеть бы самому. Постепенно нервное потрясение начало проходить, он усилием воли верну себе спокойствие и способность нормально размышлять. Он наконец понял, почему ему удалось избежать облавы, в которую попали все остальные. Лишь две недели назад он переехал в новый дом на улице Пальм. Солдаты, очевидно, вначале явились по старому адресу, ну а потом, чтобы арестовать его, им нужно было пересечь весь город. Вот так они, к счастью, и разминулись. Эта случайность и спасла ему жизнь. Олден содрогнулся от ужаса — он мог бы сейчас висеть со всеми, потом в глубине его души поднялся гнев несправедливо осужденного. Ярость подкрепила его силы, и он наконец оказался способным думать, как обычно, — четко и логично. Ясно, что ему нельзя оставаться в пределах городского дворца. На помощь пришли воспоминания, незначительные детали, которые он замечал в прежние годы, не сознавая этого. Он вспомнил, что через каждые несколько ночей в амбар через ворота дворца привозят сено. Судя по тому, что сейчас амбар был пуст, новый запас скоро прибудет. Он должен выбраться отсюда до этого. Олден начал пробираться к воротам. Он знал, что ворота были справа от него. Однажды ему довелось видеть их издалека. Если проникнуть в конюшню, а оттуда — в ворота… И хорошо бы переодеться! Здесь, кажется, должны висеть рабочие комбинезоны. Лучше натянуть на себя женскую одежду. Ей будут соответствовать длинные волосы, которые обычно отпускали ученые. В углу хлева, отведенном для дойных коров, Олден нашел все, что ему было нужно. И животные молчали, пока он торопливо натягивал рабочую одежду, которую молочницы надевают поверх платья. Городской дворец, переставший быть резиденцией Линнов, превратился в сельскохозяйственный и чиновничий центр. У ворот дежурили солдаты, но они не удосужились расспросить неуклюжую рабыню, вышедшую уверенным шагом, куда она идет, видно, хозяева послали ее с важным поручением, решили они. Вечером Олден подошел к храму Ковиса с тыла, перед ним показались свинцовые стены, и он снова начал нервничать, боясь, что сейчас, когда спасение близко, что-нибудь да и произойдет. Робко постучал он в боковую дверь и, затаив дыхание, ждал. Дверь открылась неожиданно, но Олден был так напряжен, что отреагировал немедленно, и мимо удивленного младшего прыгнул в затененный коридор. Лишь когда закрылась дверь, и они остались почти в полной темноте, Олден назвал себя удивленному молодому человеку.