Путешествие на космическом корабле "Бигль"
Шрифт:
— Должен ли я понять так, что в действительности речь идет о дружественной попытке вступить с нами в контакт?
Гросвенор подтвердил:
— Ну да.
— По-вашему, — сказал тот с горечью, — не следует и поднимать вопрос о том, чтобы отправиться туда и с помощью нескольких бомб уничтожить их всех до последней особи?
— В этом нет никакого смысла. Но мы можем совершить на их планете посадку для более прямого общения.
Капитан Лит живо вмешался:
— Это отняло бы чересчур много времени. Перед нами еще долгий путь. — Он добавил кислым тоном. — К тому же, кажется, это весьма недоразвитая раса.
Гросвенор
— Что скажете, мистер Гросвенор?
— Полагаю, капитан намекает на полное отсутствие у данного народа каких-либо механических устройств. Но разумные существа могут иметь известные потребности, для удовлетворения которых машины бесполезны: есть, пить, жить среди друзей и быть любимыми. По моему мнению, эти птицы находят радость в их совместном мышлении и способе размножения. Существовало время, когда человек имел не намного больше, однако уже тогда говорилось о цивилизации; и в то время были великие люди, как и сейчас.
— И все же, — тонко заметил фон Гроссен, физик, — вы не остановились перед тем, чтобы разрушить их образ жизни.
Гросвенор не позволил выбить себя из седла.
— Это нехорошо, когда птицы или люди чересчур зацикливаются на своем. Я всего лишь сломил их сопротивление новым идеям, чего мне, кстати, до сих пор еще не удалось проделать на борту нашего корабля.
В аудитории послышались смешки, и ученые начали расходиться. Гросвенор увидел, что Мортон беседует с Йеменсом, единственным химиком, присутствовавшим на собрании. Йеменс, являвшийся теперь первым заместителем Кента, долго хмурил брови и качал головой. Напоследок он разразился довольно длинной речью, после которой они с Мортоном расстались, пожав друг другу руки.
Мортон подошел к Гросвенору и сказал тихим голосом:
— Химики освободят помещения в вашем отделе в течение ближайших двадцати четырех часов при условии, что им никогда не станут напоминать об этом инциденте. Йеменс…
Гросвенор перебил:
— А что говорит Кент?
Мортон помедлил.
— Кент хлебнул своего газа, — произнес он, наконец, — и ему придется провести в постели несколько месяцев.
— Но, — напомнил Гросвенор, — скоро выборы.
И еще раз Мортон помедлил, прежде чем сказать:
— Верно. И это означает, что у меня не будет конкурентов, поскольку один лишь Кент выступал против.
Гросвенор молча размышлял. Известие о том, что Мортон сохранит руководство над учеными, следовало признать хорошим. Но что станется со всеми недовольными, которые поддерживали Кента?
— Хочу попросить вас о личном одолжении, мистер Гросвенор, — снова заговорил Мортон. — Мне удалось убедить Йеменса в том, что было бы не очень разумно продолжать наступление Кента на вас. Но хотелось, чтобы и вы, в свою очередь, не распространялись о данной истории. Не старайтесь извлечь дополнительную выгоду из вашей победы. Если вас спросят, скажите, что возвращение к статус-кво стало результатом несчастного случая с Кентом, но сами эту тему не поднимайте. Речь идет о мире на борту. Обещаете?
Гросвенор пообещал, затем добавил:
— Могу ли я подсказать вам один ход?
— Давайте, посмотрим.
— Почему бы вам не назначить Кента своим заместителем?
Мортон уставился на него озадаченно:
— От вас я такого совета не ожидал. Лично я не чувствую в себе желания так уж сильно приободрять Кента.
— Речь
Теперь уже Мортон сделал паузу. Наконец, он произнес:
— Пожалуй, это разрядило бы атмосферу.
Тем не менее, он, по-видимому, не испытывал энтузиазма.
— Ваше мнение о Кенте, — заметил с улыбкой Гросвенор, — похоже, совпадает с моим.
Мортон рассмеялся:
— Можно насчитать не менее полусотни людей на борту, которых я предпочел бы в качестве своего заместителя, однако для поддержания мира мне действительно стоит воспользоваться вашей подсказкой.
Они распростились. Гросвенор не был таким удовлетворенным, каким мог показаться. У него оставалось ощущение, что, спровадив химиков из своего отдела, он выиграл стычку, но не сражение. Тем не менее, по его убеждениям, подобный исход в любом случае выглядел лучше продолжения войны, которая могла принять и более ожесточенный характер.
13
Икстл плыл в беспредельной ночи. Время медленно продвигалось к вечности, и тьма пространства была непроницаемой. Сквозь безмерность проглядывали смутные пятна холодного света. Каждое из них, он знал, являлось галактикой пламенеющих звезд, преобразованной расстоянием в вихревую туманность. Там имелась жизнь, которая размножалась на мириадах планет, безостановочно вращающихся вокруг своих солнц. Подобно жизни, извлекшейся когда-то из первозданной грязи Глора, задолго до того как космический взрыв уничтожил всю могущественную расу икстлов, забросив его собственное тело в межгалактические бездны.
Он жил — в этом состояла его персональная катастрофа. Почти бессмертное тело, уцелевшее в катаклизме, поддерживало себя, все более и более слабея, энергией, разлитой в пространстве и времени. Мозг неустанно возвращался к одной и той же мысли; Икстл думал: один шанс из дециллиона, что он когда-нибудь окажется в какой-либо галактической системе. И еще более исчезающе малый — что упадет на планету и найдет драгоценный гуул.
Миллиард миллиардов раз, следуя по кругу, он приходил к тому же самому выводу. Умозаключение стало неотъемлемой частью его бытия. Словно анимационный образ, беспрерывно развертывающийся перед внутренним взором. Вкупе с далекими светящимися лентами там, в черной пучине, это составляло мир, в котором протекало существование Икстла. Он почти забыл об объемном сенсорном поле, сохраняемым его телом. Когда-то он получал от него сигналы, но сейчас не улавливал ничего в радиусе нескольких световых лет.
Он ничего не ждал, и первый признак появления корабля дошел до него с трудом. Энергия, плотность… материя! Очень смутные, ощущения тыкались в уснувший мозг Икстла. Он почувствовал резкую боль, словно вдруг напрягся давно не используемый мускул.
Боль исчезла. Мысль угасла. Мозг снова погрузился в долгий сон, прерванный на мгновение. Икстл вернулся в свой мир безнадежности и мерцающих пятен. Представление об энергии и свете обернулось грезой и начало стираться. Какой-то уголок сознания, пробудившийся более, чем остальная часть, следил за тем, как мысль исчезает и тени забвения разворачивают свои туманные вуали, окутывая слабо вспыхнувший было проблеск. Но снова, и теперь уже более пронзительно, прозвучало сообщение, посланное сенсорами. Конвульсивное движение напрягло изможденное тело. Четыре руки дернулись вперед, четыре ноги резко распрямились в рефлекторном прыжке.