Путешествие на край ночи
Шрифт:
— Мою служанку, — ответил хозяин.
— Ну, как дела? — спросил я, чтобы не молчать.
— Так себе. Времена трудные. Судите сами, доктор. Перед кризисом я выложил за это заведение шестьдесят бумаг наличными. Заработать мне на нем надо самое меньшее двести. Улавливаете? Народ, правда, у меня бывает, но главным образом арабы. А эта публика не пьет. Не привыкла еще. Мне бы сюда поляков, доктор. Тут ничего не скажешь: поляки — мастера пить. Раньше я жил в Арденнах. Так там ко мне ходили поляки с муфельных печей для эмали, а этим все сказано, верно? У этих печей шпарит, как в парилке. А нам только того и надо. Жажда! По субботам они все у меня торчали. Ну, мать-перемать,
Арабов Пьянар презирал.
— Экие скоты! Они, сдается мне, мою служанку этак натягивают. Чокнутые они, что ли? Что это еще за выдумки, доктор, спрашиваю я вас?
Пьянар то и дело разглаживал толстыми пальцами серозные мешочки под глазами.
— Как у вас с почками? — спросил я, видя это: я лечил его от почек. — Солевую диету хотя бы соблюдаете?
— Опять белок, доктор. Позавчера я сделал анализ у аптекаря… Ну, да мне насрать, от чего я подохну — от белка или чего другого, — добавил он. — А вот вкалывать, как я вкалываю, зарабатывая при этом гроши, — противно.
Служанка закончила мытье посуды, но объедки так перепачкали повязку, что ее пришлось сменить. Она протянула мне сто су бумажкой. Я не хотел брать, но Северина — так звали служанку — настояла на своем.
— Ты подстриглась, Северина? — удивился я.
— А что поделаешь? Мода такая, — отозвалась она. — И потом длинные волосы на нашей кухне всю вонь впитывают.
— Из жопы у тебя еще хуже воняет, — перебил ее Пьянар, — но это ведь не мешает твоим клиентам.
— Да, не мешает, но это ведь совсем не то, — обиженно вскинулась Северина. — У человека все части тела по-особому пахнут. А сказать вам, хозяин, где у вас воняет? Не где-нибудь в отдельности, а всюду.
Северина здорово обозлилась. Остального Пьянар слушать не стал и с ворчаньем углубился в свои грязные подсчеты.
Северине никак не удавалось сменить шлепанцы на уличную обувь — у ней из-за ее работы ноги распухают.
— Я в них и спать буду, — во весь голос объявила она под занавес.
— Свет в зале не забудь погасить, — приказал ей Пьянар. — Сразу видно, не ты за электричество платишь.
— Ох, и вздремну же я! — еще раз простонала Северина, вставая.
Пьянар все никак не мог справиться со своей цифирью. Чтобы удобней было считать, он снял фартук, потом жилет. Он пыхтел. Откуда-то из глубины заведения доносилось звяканье блюдечек — это работали Робинзон и второй мойщик.
Пьянар синим карандашом, который то и дело ломался в его толстых пальцах убийцы, выводил по-детски крупные цифры. Служанка, развалясь на стуле, дрыхла прямо у нас на глазах. Время от времени сознание ее на миг просыпалось.
— Ох, ноги мои, ноги! — вздыхала она и тут же опять погружалась в дрему.
Наконец Пьянар принялся ее будить, зарявкав:
— Эй, Северина, уводи своих черножопых. Они мне обрыдли. Катитесь вы все отсюда, черт бы вас побрал! Самое время.
Несмотря на поздний час, арабы вроде бы не собирались торопиться. Наконец Северина проснулась.
— А
Арабов она увела с собой. Они, видимо, скинулись и наняли ее вдвоем.
— Я их сегодня обоих ублаготворю, — объяснила она, уходя. — В следующее воскресенье я занята: еду в Ашер [75] малыша своего навестить. В субботу, понимаете, у его кормилицы день рождения.
75
Ашер — городок около Версаля.
Арабы поднялись и последовали за нею. Вид у них был вовсе не нахальный. Северина, правда, поглядывала на них не без раздражения — очень уж она устала.
— Я — другого мнения, чем хозяин: предпочитаю черножопых. Арабы не такие грубияны, как поляки, зато уж кобели!.. Ничего не скажешь, кобели! Да ладно, получат они, чего хотят. Думаю, сон мне это не перебьет. Пошли! — позвала она обоих. — За мной, ребята!
И они ушли втроем — она чуточку впереди мужчин. Я видел, как они пересекли остывшую площадь, замусоренную остатками праздника; последний в ряду газовых фонарей на мгновение осветил их группку, и ночь поглотила ее. Еще несколько секунд слышались голоса, потом всё смолкло. Больше ничего не было.
Я в свой черед покинул бистро, так и не договорив с Робинзоном. Хозяин на прощание накидал мне кучу всяких пожеланий. По бульвару расхаживал полицейский. Звук шагов нарушал тишину. Там и сям, заслышав его, вскидывался какой-нибудь торговец, погрязший в своих расчетах и раздражительный, как собака, которая грызет кость. На углу площади Жана Жореса улицу, горланя, перегораживало целое семейство. Оно топталось перед каким-то переулком, беспомощное, как флотилия рыбацких баркасов при противном ветре. Отец тыкался то в один тротуар, то в другой и без конца мочился.
Ночь вступила в свои права.
В силу некоторых обстоятельств памятен мне еще один вечер той поры. Для начала, вскоре после обеда, я услышал грохот падающих помойных ведер. У меня на лестнице люди часто натыкались на помойные ведра. Затем застонала и заохала женщина. Я приоткрыл входную дверь, но с места не двинулся.
Если выскочить как раз в момент несчастного случая, меня будут рассматривать просто как соседа и моя медицинская помощь окажется бесплатной. Нет, если я понадоблюсь, меня вызовут по всем правилам, а это значит — за двадцать франков. Нищета безжалостно и дотошно сводит на нет альтруизм, самые похвальные его порывы неукоснительно наказываются. Итак, я ждал звонка, но никто не появился. Несомненно, экономия.
Словом, я уже почти перестал ждать, когда у дверей остановилась девочка, силясь прочесть фамилию над звонком. Ее именно за мной прислала мадам Прокисс.
— Кто у них заболел? — осведомился я.
— Один господин, который поранил себя у них.
— Какой господин? — Я немедленно подумал о Прокиссе. — Сам Прокисс?
— Нет, их знакомый.
— Ты его знаешь?
— Нет, я его не видела.
На улице было холодно, девочка бежала вприпрыжку, я шел крупным шагом.
— Как это случилось?