Путешествие на край ночи
Шрифт:
Профессор спрашивает и записывает. Как у следователя, я сижу на кончике стула и отвечаю на мерзкие вопросы, которыми он настойчиво лезет в щели чужой жизни, стараясь выворотить из них побольше нечистот.
— Вот, кажется, готово. Все ясно, — с довольным видом он похлопывает коротенькой волосатой рукой по исписанному листу.
Я заглядываю и вижу плоды его работы.
мать:
Тбк. Умерла от легочного кровотечения. Повышенная нервность, вспыльчивость. Приступы неукротимого гнева.
Старший сын:
Азартный игрок в карты. Пьет. Неоднократно покушался на самоубийство.
второй сын:
Алкоголик.
больная:
Тбк. Выраженная инфантильность.
Была при смерти от тбк. легких в возрасте 19 лет.
Странности: беспредметная печаль, бегство от людей, жизнь в мечтах, неопределенные устремления, пустота взгляда. Малая заинтересованность в окружающем.
Приступ психоза через год после брака (беременна?).
младшая сестра:
Злобный неуживчивый человек. "Со странностями".
Пьет (немного). Фанатичка.
— Вполне ясная картина, — изрекает профессор.
Я с ненавистью смотрю на белое, пухлое горло. Хорошо бы сдавить его пальцами.
— Однако, — хрипло говорю я, — такую таблицу можно составить о каждом человеке, в том числе обо мне и о вас.
— Вас я не имею честь знать, а о себе подтверждаю ваши слова. Это лишь показывает, что так называемых здоровых и нормальных людей среди нас мало. Извольте проводить меня к больной.
Ловкими и быстрыми движениями профессор обстоятельно осматривает Иоланту. Для этого горничная и я поднимаем ее с кресла и, поддерживая сзади, заставляем стоять среди комнаты, босыми ногами на ковре. Профессор умелыми вопросами горничной вскрывает картину болезни — постепенное и все ускоряющееся нарастание симптомов, давших, в конце концов, картину ступора. Он говорит вполголоса, короткими отрывистыми фразами. Она отвечает быстрым захлебывающимся шепотом. Когда осмотр окончен, профессор вдруг грубо берет больную за плечи и совершенно неожиданно резко и повелительно спрашивает:
— Вы ели сегодня?
Голова больной, бессильно запрокинутая назад, на мою грудь, чуть заметно вздрагивает. Но лицо остается пустым.
— Я спрашиваю: вы ели сегодня? Мне некогда ждать! Отвечайте!
Он настойчиво трясет ее за плечи.
— Отвечайте сию же минуту! Я не шучу! Мне надоело повторять одно и то же! Ели вы или нет? Ну?! Ну?!
Иоланта беззвучно шевелит губами. В страшно больших глазах — тоска и страдание, они блестят влагой. Потом две крупные слезы ползут по бледным щекам. С легким стоном она закрывает глаза и роняет голову на грудь.
Горничная всхлипывает.
— Дурра, — свирепо цедит сквозь зубы профессор, — пошла вон!
Потом, как бы про себя, добавляет: — А все-таки контакт пока что возможен… — Наконец, укладывает Иоланту в кресло, очень мягко, почти добродушно заканчивает: — Маленькая пани нас хорошо видит, слышит и понимает, но говорить с нами пока не желает. Не будем ее тревожить — пусть отдыхает.
Мы вышли в гостиную.
— Ну как, пан профессор? Говорите, ради Бога!
И опять я сижу в кресле, а профессор на диване. Рядом с ним заготовленная пачка книг. В сумраке неуютной комнаты вижу перед собой бугристый круглый череп и коротенькие ноги, которые не касаются пола.
— Случалось ли вам, молодой человек, натыкаться в книгах на описания людских характеров, которые кажутся зарисовками с нас самих или наших близких? Например, встречали ли вы литературный портрет пани Иоланты?
И прежде чем я успеваю ответить, память услужливо раскрывает передо мной картину теплого после полудня дня на лестнице, устланной алым ковром. Закрыв глаза, я беззвучно произношу слова, ставшие для меня магической формулой и заклинанием:
"Передо мной была одна из тех голов, какие часто можно видеть на картинах Гвидо
— нежная, бледная, проникновенная, чуждая низких
"Для этих людей жизнь точно подернута траурным флером — между тем негромко читал профессор страницу из скучного вида книги. — Они видят в ней только печальное. Их можно довольно легко вывести из обычного состояния грусти и неопределенных устремлений; тогда они начинают улыбаться и шутить, становятся такими, как все. Но вот разговор кончен — и снова они возвращаются в свое царство теней. Эти люди охотно молчат и сторонятся окружающих, одиночество манит их, как открытая бездна.
Во-первых. Потому что болезненная фантазия предлагает им взамен реального мира иной, дивный и прекрасный. Во-вторых. Потому что соприкосновение с людьми для них зачастую мучительно: их душа сверхчувствительная и потому необычайно легко ранима, она как будто лишена того спасительного покрова, который делает нормального человека покладистым, терпеливым и выносливым к трагедии нашего бытия. Отсюда их частая одаренность, душевная чистота и обаяние: стоящие вне низких интересов всего земного, слабые и беззащитные, они способны без всяких усилий со своей стороны возбуждать в других самую страстную любовь.
Так и живут эти люди — как нежные оранжерейные цветы, в вечной опасности неожиданной гибели: свежий ветер, который только укрепляет полевые растения, должен неизбежно подорвать их красивое, но эфемерное существование".
— Что вы читаете, профессор? — воскликнул я. — Вы меня поразили: ведь это — портрет Иоланты!
— Это — портрет шизоида психоастенического типа, — профессор уперся в меня тяжелым, неподвижным взором. — Я читаю соответствующий раздел главы "Смежные состояния" курса психопатологии одного известного ученого.
Пожилая горничная в черном подала кофе, ликеры и коробку сигар. Уже знакомыми мне жестами маленький неприятный человечек не спеша обжал сигару, срезал кончик и с чувством закурил. Этот день переполнил меня ужасными впечатлениями, я очень устал и сидел, понурив голову в ожидании дальнейших ударов.
— "Из поколения в поколение, — начал снова он, — накапливаются отрицательные признаки, снижающие жизнеспособность рода. Наконец, появляется экземпляр, особенно сильно отягченный дурной наследственностью и потому плохо приспособленный к существованию. Жизнь обрушивает на него ряд испытаний, которые нормальному индивидууму не только не опасны, но просто необходимы и естественны, например, половое созревание, беременность, климакс, но в данном случае они вызывают в течение индивидуального развития дальнейшее усиление органических и функциональных дефектов. Таким образом, онто — и филогенетическое развитие данной особи приводит ее в состояние полной неспособности сопротивляться разрушительным влияниям объективных и субъективных факторов. С широкой биологической точки зрения это — неудачный, порочный индивид, подлежащий уничтожению согласно закону естественного отбора, но в человеческом обществе этого не бывает, и забракованные природой экземпляры живут.
Психика является отражением сомы: в своем развитии, поэтому она неизбежно повторяет путь последней. В ней происходит накопление и усиление болезненных симптомов, которые вызывают патологический сдвиг от нормы в сторону явно выраженного душевного заболевания. Интересующий нас физически неполноценный субъект застревает на полпути между душевным здоровьем и душевной болезнью, в состоянии, которое мы, психиатры, называем "смежным" или "пограничным". Такой человек не здоров и не болен; он — благодатная почва для дурных влияний, его удел — жить на грани тяжелых психических заболеваний. Это естественно: в его душе, зачастую красивой и благородной, заложена вечно тлеющая искра безумия!"