Путешествие парижанки в Лхасу

Давид-Неэль Александра

Если кто-либо колеблется, торгуется или делает вид, что не хочет ничего давать, будущий «король выкупов» принимается махать над головой упрямца хвостом яка; этот жест означает проклятие и, как считают суеверные тибетцы, приводит к ужасным последствиям. Поэтому они, как правило, охотно раскошеливаются; если же попрошайка предъявляет непомерные требования, робко пытаются его образумить.

Разумеется, я не упустила случая пройтись по городу и понаблюдать издали, как люд конг кюи жьялпо собирает пожертвования. Этот человек, на котором был красивый тибетский

наряд, остался бы незамеченным, если бы не держал в руке свой опознавательный знак. «Козел отпущения» прохаживался по базарной площади, останавливаясь на пороге лавок. По-видимому, все щедро одаривали его, ибо мне не пришлось увидеть, как он потрясает хвостом яка над чьей-либо головой. Правда, один раз возник спор; я стояла слишком далеко и не могла расслышать, о чем говорили тибетцы, но поняла, в чем дело. Будущий «козел отпущения» рассердился и уже собрался поднять руку со своим забавным символом власти, но тотчас же вмешались несколько мужчин, и, очевидно, все закончилось как нельзя лучше, поскольку я услышала, как люди, стоявшие вокруг, засмеялись.

Таким образом, люд конг кюи жьялпо получает немало трофеев. Кроме того, когда «козел отпущения» уходит из города под улюлюканье и свист толпы, те, кто страстно желает избавиться от бремени дурных поступков, память о которых их тяготит, от тяжких болезней или какой-либо иной беды, добровольно швыряют ему монеты и всяческие предметы, чтобы он унес вместе с ними все несчастья и увел вызывающих их демонов. Последние дары старательно собирает один из родственников «жертвы», следующий за ним с этой целью.

Я гадала, посетит ли люд конг кюи жьялпо мой постоялый двор, но он, вероятно, решил, что не стоит утруждать себя ради нескольких медных грошей, которые можно собрать с нищих обитателей нашего двора, и обошел нас стороной. Все же я столкнулась с этим странным персонажем на углу улицы, и он протянул мне руку с раскрытой ладонью. Мне захотелось увидеть, как он размахивает своим волосатым скипетром, и я сказала в шутку:

— Я — паломница… Я пришла из очень дальних краев, и у меня нет денег.

Он сурово посмотрел мне в глаза и произнес только одно слово:

— Давайте.

— Но у меня ничего нет, — повторила я.

Тогда он начал медленно поднимать руку, как недавно на рынке, собираясь предать меня анафеме, и я уже предвкушала забаву, но в этот момент мимо проходили две дамы в роскошных туалетах, которые остановили его с криком:

— Мы заплатим за нее!

Они вложили в руку мужчины несколько монет, и он отправился дальше.

— Атси, матушка, вы не знаете, что вас ожидало, — сказала одна из щедрых женщин. — Если бы он поднял этот хвост над вашей головой, вы никогда не вернулись бы на родину [186] !

186

Здесь имеется в виду племя или провинция, где живет человек, одним словом, «малая родина», которая считается в Тибете наиболее важной. Эти женщины не сомневались, что я принадлежу к тибетской расе, но понимали, что я не из Лхасы, ибо одета не как жительница столицы.

Наконец настал день долгожданной церемонии.

Сначала большая толпа собирается возле Джо-Ханга, откуда должен выйти «козел отпущения». Почему люди толпятся здесь? Большинству зевак, должно быть, известно по опыту прошлых лет, что их прогонят с этого места задолго до появления государя-ламы и начала «представления».

Но это их не волнует. Передо мной — полная коллекция представительниц женского пола Тибета. По их головным уборам можно определить, откуда они родом. Здесь и жительницы Ю в пату из красного сукна, украшенных коралловыми шариками и кусочками малахита, и обитательницы провинции Цанг в пакорах — сооружениях высотой в двадцать-сорок сантиметров в виде рогов, соединенных нитями искусственного или натурального жемчуга, которым обладают некоторые счастливицы.

Провинциалки из более отдаленных областей и пастушки демонстрируют всевозможные головные уборы: округлые крошечные

чепцы кукольного размера, остроконечные колпаки, как у Пьеро, средневековые шапки и шляпы, похожие на шлемы мотоциклистов.

Представителей сильного пола тоже хватает, и они разряжены не хуже дам. Некоторые мужчины носят в правом ухе кольца величиной с женские браслеты; другие вдевают туда длинную серьгу, достающую до плеча. Их толстые пальцы унизаны огромными перстнями, на шляпах, отделанных дешевой парчой, красуются различные вышивки, и на шеях висят бусы. Бесчисленные украшения переливаются, звенят и кажутся чудовищно нелепыми на этих неуклюжих мужчинах.

Толпа приходит в движение, и смех звучит все громче, перемежаясь с ворчанием, непохожим на проявления восторга. Выходят полдюжины мужчин; они несут гигантские палки величиной со ствол молодого дерева и принимаются разгонять пеструю и нарядную толпу, нещадно колотя тех, кто не успел убежать. Полицейские дубины не пропускают никого: ни прекрасных дам, ни оборванных нищенок, ни старух, с трудом переставляющих ноги, ни мальчишек, ни надменных торговцев, ни монахов; они не трогают лишь иностранцев, и непальские или индийские купцы могут при желании с достоинством удалиться. Эта сцена в точности повторяла ту, что я наблюдала в день праздника масляных торма.

Люди отходят в сторону и образуют группы, но их снова вытесняют с места таким же образом, и эта однообразная процедура повторяется множество раз. Затем появляются другие блюстители порядка: впереди идут низшие чины — монахи в невообразимо засаленных платьях, черные, как сенегальцы, из-за своих чумазых лиц [187] , а также добдоги, вооруженные молотками. За ними следует величественный человек в великолепном костюме из саржи гранатового цвета и куртке из сукна, расшитого серебром [188] . Он старается двигаться быстро, насколько позволяет длинная и тяжелая балка из неотесанного дерева, которую он держит посередине одной рукой, с трудом сохраняя равновесие. Время от времени тибетец поднимает ее обеими руками и ставит на землю. От этого жеста рвение его подчиненных удваивается, и они принимаются потрясать своими молотками пуще прежнего. К счастью, человек, который несет балку — символ власти, — не может ею размахивать. Каким бы сильным он ни был, этот предмет слишком тяжел; если ударить им быка, тот свалится замертво.

187

Они специально не моются, чтобы выглядеть более грозно.

188

Это одеяние священников высокого ранга, на которых временно возлагаются обязанности, не связанные с религией: хозяйственные дела и т. д. Во время новогодних празднеств государственные чиновники Лхасы на некоторое время лишаются своих полномочий, и они переходят к ламам монастыря Депунг.

Толпа, оттесненная в сторону, ждет еще несколько часов; люди толкаются, подаются на несколько метров вперед и тотчас же отступают назад; на них обрушиваются удары монашеских кнутов и дубинок мирян, которые обязаны удерживать проход свободным.

И вот главный распорядитель приходит в волнение, узнав о появлении Далай-ламы. Люди обнажают головы, но государь все не появляется, и они надевают шапки, чтобы тут же снять их снова.

Наконец все видят тибетского владыку. Впереди вышагивают солдаты в приличной форме защитного цвета, с карабинами через плечо. За ними следует на лошади главнокомандующий армии, тоже облаченный в мундир хаки. Он всегда сопровождает государя, когда тот едет верхом.

За военачальником шествуют высокопоставленные ламы из дворца в роскошных монашеских одеяниях из саржи гранатового цвета, желтого атласа, золотой парчи и круглых меховых шапках с атласной подкладкой, сшитых по монгольской моде. Позади них ламаистский папа в таком же наряде восседает на великолепном черном муле, покрытом дорогой попоной. За ним едет еще один лама, и пятеро-шестеро солдат замыкают шествие.

Процессия удаляется, и толпа, которую больше никто не сдерживает, наводняет улицы.