Путешествие по Долине Надежды
Шрифт:
Так странно и непривычно было ощущать у себя в голове чужой голос. Он словно переплетался с собственными мыслями девушки, заглядывая в самую глубину подсознания, в самую душу. И это было неприятно и… страшно. Рохен будто видел ее насквозь, все эмоции и чувства, все страхи…
«Ты… ты не тронешь Китнисс и ее близких… — набравшись решительности, торопливо произнесла Прима, отрывая наконец взгляд от пола.
Повисло молчание: гнетущее, давящее — словно тьма вокруг вдруг превратилась в плотную тягучую резину и так и наровила затянуть ее с головой в свой непроницаемый кокон.
Варг презрительно усмехнулся.
«Китнисс и ее братца —
Ты хоть понимаешь, что просишь меня о невозможном?! — отдаваясь гулким эхом, прозвучал в голове его насмешливый голос.
Сердце Примы вздрогнуло, оборвалось и тяжелым камнем упало куда-то вниз. Как так?..
«Но… — хотела что-то сказать она, однако язык отказывался слушаться. — Ты же…»
Она продолжала верить ему, Рохену — великому и могущественному предводителю варгов, чья сила могла сравниться лишь с силой Кристаллов Жизни. Она верила ему, пока в душе оставалась надежда, что он сможет все исправить, вернуть то время, когда в ее мире царило спокойствие и гармония.
Верила, потому что считала, что он все делает правильно, что все его планы — только во благо их народам. Но теперь…
— Как же так?.. — забыв, что Рохен и так слышит ее мысли, вслух произнесла Прима упавшим голосом.
Тот великий и всесильный, что стоял сейчас перед ней улетучился, подобно неясному видению, и теперь она видела перед собой лишь жестокое и алчное существо с темной душой, полной лишь злобы и жажды власти. Порождение самой Тьмы…
— Уговор есть уговор, и я постараюсь сделать все, что от меня зависит, но… — уловив перемены в поведении девушки, произнес Рохен, сверкая янтарными глазами. — …Но ты ведь сама понимаешь — гарантировать я ничего не могу, — поэтому будем считать, что вопрос исчерпан, — помедлив, властным тоном закончил он, снова накидывая на себя маску холодной жестокости.
Но Прима не хотела отступать.
— А если… — начала было говорить она, но тот час замолчала, подавленная грозным взглядом варга.
— Тема закрыта, — как-то особенно зло произнес он. — Иди займись своим делом. Твоя задача сейчас… хм… поговорить с Новиковой, — он как-то особенно выделил слово «поговорить», словно то скрывало какой-то иной, тайный смысл.
— Но…
— Иди, займись делом!.. — выделяя каждое слово, повторил Рохен. В его взгляде горел яростный огонь, ясно дававший понять, что разговор окончен, и Приме ничего не оставалось, как попятится к чернеющей дыре выхода из зала, пока ее не догнал неожиданный оклик.
— Амбер… — голос варга был чуть более мягким, чем минуту назад, и, вообще, весь он казался в это мгновение каким-то озадаченным и растерянным.
Она обернулась и столкнулась взглядом с Рохеном. Впервые за весь разговор он не выглядел отстраненно-равнодушным, и где-то в глубине черных узких зрачков виднелось что-то похожее на нерешительность и обеспокоенность.
— Ты наверняка не поймешь меня сейчас… — словно ощупывая смысл каждого произнесенное слова, задумчиво произнес он, — но, запомни: все, что мы любим, нас и убивает…
Комната казалась ей склепом, холодным и мертвым, словно каждый сантиметр ее был пропитан неприятной, давящей и угнетающей энергией, с которой она не в силах была бороться.
Маленькая, удобно обставленная, ее спальня все равно продолжала нагонять на ее сердце лишь тоску
Оно возвращалось, снова и снова проламывая тот прочный защитный барьер ее сознания, что позволял обычно холодной, уверенной в себе и неотступной Приме быть собой. Теперь та стена, которой девушка старательно отгораживалась от мира, дала трещину, ослабла, делая уязвимой не только себя, но и свою хозяйку, с каждой минутой продолжавшую чувствовать себя в «Разломе» все хуже и неуютнее.
Она обернулась и, продолжая стоять у стены, окинула взглядом комнату. Мысли были обрывисты, скомканы и торопливы, будто старались сбежать, и ей было сейчас просто необходимо отвлечься.
Свою спальню она изучила уже вплоть до каждой трещинки на потолке: за три недели ее пребывания в пристанище варгов комната, так щедро выделенная ей их суровым предводителем, стала знакомой. Но не родной.
Скорее, находясь именно в ней, девушка начинала все острее чувствовать себя ненужной, лишней.
Хотя, в первое время ей на самом деле очень нравилась новая спальня: небольшая, но довольно просторная комната с минимальным количеством мебели, но зато какой!..
Гигантская кровать с воздушным балдахином темно-красного цвета с вышивкой из птиц и лилий, два кресла, обитых бордовым бархатом, в которых можно было часами сидеть перед невесть откуда взявшимся в подземелье камином с резной кованой решеткой из переплетений цветов и листьев, и гигантских размеров платяной шкаф в углу…
Легко и бессмысленно скользящий по комнате взгляд вдруг оживился, стал изучающе цепким и ясным. Все мысли как-то сами собой разом утихли, оставляя в голове звенящее эхо только что принятого решения. Она знала, что делать.
Быстрыми шагами измерив спальню, девушка подошла к шкафу и резко распахнула двойные створки дверей.
Внутри, аккуратно развешенная по вешалкам, висела одежда: множество элегантных блузок, юбок и сдержанно-красивых вечерних платьев — все не ее размера и непонятно, что здесь забывшие.
Прима неприязненно поморщилась — у нее все больше усиливалось впечатление, что ее комната вовсе не ее, а лишь дана на время, пока не вернется настоящий хозяин (или, судя по одежде, хозяйка).
Внизу, скрытая под широкой нижней полкой-планкой, на которой уже осел ощутимый слой пыли, лежал маленький сверток: черно-белая блузка, очень удобная и приятно сидящая на теле, обтягивающие эластичные бриджи черного цвета и куртка-ветровка из шуршащего материала, тоже черная, — форма Вэрделевских Хранителей, единственное, что осталось у Примы от прошлой жизни.
Девушка осторожно достала одежду и, развернув, положила на кровать, придирчиво оглядывая каждую складочку.
Потом задумчиво прикусила губу, наблюдая, как догорают синеватые угольки за каминной решеткой, и кивнула в такт своим мыслям — решено, значит будет сделано!..
Темное, поглощенное туманным мраком, тесное помещение. От близко подступающих друг к другу стен, покрытых потрескавшейся кафельной плиткой, веет холодом.
Не видно ничего вокруг — лишь где-то за пределами холодной сырой камеры виден тусклый, едва отличимый от чернильного мрака вокруг чадящий огонь факела. Бледный, призрачно-мерцающий, этот свет совсем не похож на обычное ярко-желтое, теплое и уютное сияние трепещущего и веселого огня.