Путешествие по Средней Азии
Шрифт:
путешественник, преодолев расстояние от Тебриза до Тегерана. Это всего 15,
может быть, даже 13 караванных станций. До чего же страшно устаешь, однако,
когда обстоятельства принуждают под палящим солнцем медленно трусить на
навью-ченном муле по сухой скудной местности, характерной почти для всей
Персии. О как горько обмануты те, кто прежде изучал Персию по Саади, Хагани
и Хафизу, но еще горше тем, кто долгое время грезил прекрасными фантазиями
"Западно-восточного дивана", "Восточными
великолепными описаниями Томаса Мура! Проехав всего лишь две станции на пути
к Тегерану, наш джилоудар [проводник] дога-дался сменить дневные переходы на
ночные, однако это тоже имело свою плохую сторону, так как в Персии
прохладные вечера располагают ко сну, а медленный шаг животных действует
убаюкивающе, и приходится как следует держаться, а часто даже привязываться,
чтобы Морфей не сбросил седока на острые мелкие камни, усеивающие дорогу.
Человек Востока, привыкнув к этой вечной пытке, сладко спит в любом седле,
будь то на лошади, верблюде, муле или осле, и мне всегда было весело
смотреть на долговязого и долгополого перса, лежащего на низкорослом ослике.
Едва не касаясь ногами земли и положив голову на холку терпеливого
животного, перс может преспокой-но проспать несколько станций. Меня же к
тому времени нужда, мать всякой изобретательности, еще многому не научила, и
пока большинство моих спутников, двигаясь потихоньку вперед рядом со мною,
сладко спали, у меня было достаточно времени, чтобы изучить на досуге путь
Керванкуша^4 и Первин (Плеяд), и я то и дело с нетерпением поглядывал туда,
где должны были по-явиться Сухейл (Орион) и Сетареи - и собх (Утренняя
звезда), ибо тогда мы доберемся до станции и кончатся мои мучения.
*[22] *Неудивительно поэтому, что я походил на недоваренную рыбу, когда
13 июля 1862 г. приближался к персидской столице. Мы остановились в двух
английских милях от нее, на берегу ручья, напоить животных. Остановка
разбудила моих спутников, и они, еще протирая со сна глаза, указывали мне на
Тегеран, лежащий к северу-востоку от нас. Я пригляделся и увидел в том
направлении голубоватую дымку, стлавшуюся длинными поло-сами, сквозь которые
там и сям можно было различить сверкаю-щий купол. Лишь позже, когда эта
завеса постепенно рассеялась, я имел удовольствие узреть перед собой Дар
ул-Хилафе, рези-денцию верховной власти, во всем ее неприкрытом убожестве.
Я въехал в город через ворота Дарваза-Ноу, и вряд ли скоро забудутся те
трудности, с которыми я столкнулся у въезда в ворота, прокладывая себе путь
сквозь страшную сумятицу напиравших друг на друга ослов, верблюдов и мулов,
навьючен-ных
товарами. Поджав под себя в седле ноги и покрикивая налево и направо:
"Хабардар! Хабардар!" ("Берегись!"), как это делали все другие, я сумел в
конце концов проникнуть в город. С не меньшим трудом проехал я по базару и
очень обрадовался, когда без единого ушиба, рваной или колотой раны добрался
до дворца турецкого посольства.
Что за дела в турецком посольстве были у меня, венгра, которого
венгерская Академия наук направила с научным поручением в Среднюю Азию,
уважаемый читатель поймет, если он прочитал предисловие к моим запискам; и я
прошу прочесть его, хотя многие считают предисловия в общем-то бесполезной
чепухой, не заслуживающей внимания.
Хайдар-эфенди, который в ту пору представлял Порту при персидском дворе
и в том же качестве находился прежде в Петер-бурге и Париже, мне был знаком
по Константинополю; невзирая на это, я взял несколько писем от его лучших
друзей и, полагаясь на испытанное не раз гостеприимство турок, был вполне
уверен в хорошем приеме. Итак, я входил в турецкое посольство, как будто
переступал порог своего будущего местожительства. По-скольку господа из
посольства переехали в свой яйлак (летнюю резиденцию) в Джизаре, в восьми
английских милях от Тегерана, я только переменил платье и, вознаградив себя
несколькими часами отдыха за бессонные ночи, сел на осла, нанятого для
загородной прогулки, и уже через два часа оказался среди эфенди, сидевших в
роскошной шелковой палатке за обедом, который в моих глазах был еще более
роскошен, нежели палатка. Прием как со стороны посла, так и со стороны
секретарей был самым радушным. Мне сразу нашлось место за столом, и немного
спустя завязался нескончаемый разговор о Стамбуле и его природных красотах,
о султане и образе его правления. Воспо-минания о Босфоре в Тегеране
доставляют истинное наслажде-ние, и нет ничего удивительного, что в течение
беседы проводи-лись сравнения между персидским и турецким образом жизни.
* [23] *Если следовать первому впечатлению, то прославленный в поэзии
Иран может показаться ужасающей пустыней, а Турция - земным раем. Я отдаю
должное персу: он учтив, сообразителен и остроумен, чего не скажешь об
османе, но зато я нахожу у османа искренность и честное простодушие, чего
нет у перса. То, что все персы наделены необычайно высоким поэтическим
чувством, - прекрасно, но, по-моему, еще более прекрасно то, что османы