Путешествие по Средней Азии

Вамбери Арминий

легко себе представить, очень часто дает провести себя и ока-зывается

позорно обманутым именно европеец, который кичится своей цивилизацией,

относится пренебрежительно к человеку Востока и не признает его.

Чем ближе я подъезжал к Тегерану, тем суровее становилась зима; был уже

конец декабря, и если на низменности меня мало беспокоил мороз, то на

высоких местах было очень холодно, так как климатические различия в Персии

дают себя заметно

по-чувствовать уже на расстоянии трех-четырех часов езды.

Больше всего на меня нагнала страху суровая погода на двух станциях: Гоше и

Ахуан; обе станции состоят всего из нескольких домиков, расположены на горе

и к тому же при большом числе гостей редко могут дать всем приют. В Гоше мне

повезло, потому что отдельно стоящий чапархане оказался пустым, я удобно

устроил-ся в его теплых стенах, между тем как на улице был лютый мороз. По

пути в Ахуан я уже во многих местах видел снег, холодный северный ветер

заставлял меня несколько раз сходить с лошади и разогревать ноги ходьбой.

Когда я подъезжал к самому Ахуану, снег уже был толщиной в несколько

футов, и он так крепко смерзся, что во многих местах дорога шла буквально

через снежные перевалы. Крыша над головой и дрова были пределом моих

мечтаний. Но здесь, как ни вглядывался я в покрытую снегом холмистую

равнину, нигде не мог обнаружить ни жилья, ни даже развалин. Наконец с

большой поспешностью, внушающей уважение, - что стало уже обычным для меня -

въезжаю в чапархане. Почтмейстер очень вежлив - это *[222] *хорошее

предзнаменование. Когда он указал мне закопченную, но хорошо защищенную от

холода комнату, я был чрезвычайно рад и вполуха слушал то, о чем он мне с

удовольствием долго и подробно рассказывал, а именно, что он с минуты на

минуту ждет прибытия жены сипахсалара, персидского генералиссимуса и

военного министра, которая на обратном пути из Мешхеда еще сегодня или самое

позднее завтра должна здесь проехать. Мадам сипахсалар путешествовала, как

нетрудно себе представить, со свитой в 40-50 слуг; если она нагрянет в

тесное прибежище, это отнюдь не доставит им радости. Однако я пока мало

думал об этой фатальной случайности, а создавал удобства для себя и своей

лошади. Когда в очаге весело запылал огонь, а из пиалы пошел пар от горячего

чая, я забыл перенесенный холод, перестал думать о возможности неожиданного

вторжения и лишь с на-слаждением прислушивался к дикому свисту борея,

который, казалось, хотел подразнить меня в моем теплом приюте. После чая я

почувствовал, наконец, как благотворное тепло разливается вокруг и внутри

меня и снял поэтому свою одежду; я с удо-вольствием занялся кухней. Плов и

жареная курица были уже

почти готовы, однако когда я примерно в полночь

собирался начать свою лукуллову трапезу, я расслышал сквозь вой ветра топот

всадников и зычные голоса.

Едва я успел вскочить, как вся свита, бряцая оружием, с проклятиями,

шумом и криком спешилась за моей дверью, которая, естественно, была на

запоре. "Холла, хо! Вставай! Выходи! Кто здесь? Прибыла жена сипахсалара,

принцесса ко-ролевской крови! Все тотчас должны удалиться!"

Вполне понятно, что я открыл не сразу. Всадники спросили у

почтмейстера, кто там в комнате, и когда услышали, что это хаджи и к тому же

еще суннит, бросились с мечами и прикладами на мою дверь, крича: "Эй, хаджи!

Убирайся, не то дождешься, что мы переломаем тебе все кости!"

Это был критический, чрезвычайно критический момент. Если человеку

очень уютно, то вряд ли он захочет вдруг покинуть единственное убежище и в

лютый мороз провести ночь на улице. Возможно, не столько страх перед

зловещими последствиями, сколько неожиданность и внезапное вторжение навели

меня на смелую мысль не отступать, а отважно принять бой. Мой татарин,

который находился вместе со мной в комнате, по-бледнел. Я вскочил со своего

места, схватил ружье и меч и, сунув в руки моему татарину пистолет с

приказом стрелять по первому знаку, приблизился к двери с твердым решением

застрелить первого, кто ворвется. Мое намерение, по-видимому, угадали по ту

сторону двери, потому что начали переговоры, и я заметил, что мой изысканный

персидский язык вскоре показал штурмую-щим, что бухарцем меня считали

ошибочно. "Кто ты, собствен-но? Говори же! Кажется, ты не хаджи",-раздалось

из-за двери "Какой хаджи! Кто хаджи!
– воскликнул я. - Не произносите этого

мерзкого слова, и я не бухарец и не перс, а имею честь быть *[223]

*европейцем! Меня зовут Вамбери-сахиб". После этих слов на мгновение стало

тихо. Люди, казалось, были ошеломлены, но больше всех был потрясен мой

татарин, который впервые узнал это имя от своего спутника-хаджи, а теперь из

собственных уст благочестивого мусульманина услышал, что тот, оказывается,

неверный. Бледный как смерть, он уставился на меня большими глазами. Я

оказался между двух огней. Многозначительное подмигивание успокоило моего

спутника, да и персы изменили свой тон; европеец, страшное слово для людей

Востока, везде действует как электрический ток. Брань сменилась вежливостью,

угрозы - просьбами, и, когда наконец они стали меня умолять впустить в