Путешествие с дикими гусями

Русуберг Татьяна

Сон – это свобода. Это другая реальность, в которую можно сбежать, не боясь быть наказанным. Это сладкие минуты перед засыпанием, когда ты вспоминаешь о чем-нибудь очень хорошем и переживаешь это снова. Или представляешь себя героем прочитанной книги или любимого фильма – благородным, всесильным и бесстрашным.

И вдруг все это было у меня отобрано. Пропало, исчезло, оставив пустоту, вечную усталость и карусель черных мыслей в голове, вертящихся вокруг одного – того дерьма, в котором я тонул. Тогда я еще не связывал «злого волшебника» с розовыми таблетками, которыми меня пичкали каждые выходные. Просто старался выплыть, как мог. В одиночку.

Когда

все остальные ребята засыпали, я тихонько вылезал из своего угла и пробирался к окну. Там уже стоял колченогий стул, вытащенный все из той же кучи. На нем можно было пристроиться так, что глаза оказывались как раз на уровне просвета между досками. Так я мог сидеть часами и смотреть «телевизор».

Это в Берлине из окон квартиры видны были только макушки деревьев, парковка и автострада за ней. А тут за вымахавшей на лугах травой открывалась узкая асфальтовая лента дороги. Каждое утро по ней проезжал почтовый фургон. А по понедельникам - грузовик мусорщиков – синий, мигающий желтыми огнями и пронзительно пищащий, переворачивая полные баки в свое нутро. Ивалдас всегда откатывал мусорку к самой дороге, чтобы здоровые мужики в оранжевых комбезах не заметили у дома чего подозрительного. Даже отходы Ева упаковывала в непрозрачные черные мешки, завязанные на макушке двойным узлом. Действительно, странно будет, если вот такой оранжевый брутальный тип обнаружит в баке, скажем, рваные детские трусики с горой использованных гандонов в придачу.

Понедельник был хороший день. Не только из-за мусорщиков. Просто до следующих выходных оставалась почти целая неделя.

В пятницу во второй половине дня по дороге проезжал мороженщик. Стенки его фургона украшали разноцветные эскимо и пломбиры, а колокольчик весело звонил, наверняка заставляя всех мальчишек и девчонок в округе броситься к родителям, вопя: «Мам, пап! Купите мороженое!» У меня же от этого пронзительного бряканья только череп ломило. Оно напоминало, что уже пятница. Плохой день. Вечером на ферме будут гости.

Время с пятничного вечера до утра воскресенья я предпочитал не помнить. Но оно все равно вонзалось в мозг черно-белыми вспышками, как нарезанная неровными кусками картинка из журнала. Паззл, который я не хотел складывать. На этой мозаике я видел себя со стороны, будто моя голова и вправду валялась на полу, отдельно от шеи, и тупо наблюдала за тем, что делали с остальным телом. А в воскресенье чудесным образом котелок снова возвращался мне на плечи и начинал варить – нон-стоп, без перерывов на сон. И тогда мне оставалось одно спасение – кусочек мира в рамке двадцать на двадцать.

Я выяснил, что где-то неподалеку была школа. Наверное в ближайшем городке. Ребят с ферм возил туда-обратно автобус, но некоторые ездили на уроки сами, на великах. Утром они катили, светя фонариками и рефлекторными полосками на одежде, так рано, что я ничего не мог разглядеть из-за темноты. Зато возвращались часов около трех, похожие на черепашек-ниндзя под своими огромными ранцами-панцирями.

Особенно я любил наблюдать за одним пацаном, примерно моего возраста. Я сразу мог сказать, когда день в школе у него задался. Тогда он бодро крутил педали и выделывал на велике всякие фортеля. А если парень схватил пару, или там одноклассники его чморили, то ехал он нога за ногу, а на башке красовались здоровенные наушники. Так я по крайней мере все себе представлял.

Один раз я, кстати, даже видел, как какие-то придурки на мопедах подкатили и столкнули парня вместе с великом в кювет, в самую грязищу. А потом еще назад

его туда пихали, не давая выбраться. Зато потом пацан все чаще стал ездить домой с девчонкой – худенькой, с длинными соломенными волосами и в джинсах в облипочку. Я решил, что один из тех, на мопедах, наверняка ее бывший – хотел отомстить за то, что телку у него увели.

Мне нравилось придумывать всякие истории про велосипедиста: что он живет один с матерью и отчимом, что ему приходится помогать по хозяйству, хотя он терпеть не может кур и коров, что он копит деньги на мопед, а в комнате у него висит огромный плакат «Тokio Hotel». В общем, маялся вот такой фигней. Но потом и это мне надоело. Какого хрена! Этот пацанчик прилизанный вообще не знает о моем существовании. Я завтра сдохну, меня в мешок черный непрозрачный запихнут по частям, бантики завяжут, в мусорку бросят, а синий грузовик заберет все на переработку. Стану, блин, компостом для соседских полей. И всем насрать.

Короче, достало меня все по самые гланды. А тут еще эта вонь! Конечно, Ссыкун был не виноват, он же не специально это делал, я понимал. Когда мальчишку только подселили на чердак вместе с остальными новенькими, он не писался. Большой же уже, десять лет. Все началось после одной пятничной вечеринки. Той, которую я особенно не хотел вспоминать. Ева тогда извратилась и устроила среди гостей аукцион. Продавали девственность. В общем, бабок тогда хозяин поднял втрое больше, чем за обычный вечер. А в субботу Шурик проснулся на мокром матрасе. Над ним тогда не ржали и не ругали даже – со всяким может случится, особенно после такой-то скачки с препятствиями. Матрас с одеялом вытащили на просушку. А вечером снова понаехали гости, и в воскресенье все повторилось – мокрый матрас, вонь застарелой мочи. Только теперь на Шурика смотрели косо и откровенно ворчали.

А в понедельник пацан официально стал Ссыкуном. Над ним ржали, на него орали, жалость была забыта – ведь теперь малыш стал шлюхой, как и все остальные. Только сестра еще терпела его. И утешала, как могла. Ни в чем этом я участия не принимал. Мне самому было худо, разве что гнилая чернота у меня внутри не воняла. Возня вокруг Ссыкуна раздражала, как скребущиеся по углам мыши, – вот и все.

Однажды я вернулся рано утром с очередного выезда, усталый, как собака, и обнаружил мальчишку лежащим на своем прописанном поролоне... за моей кучей хлама!

Надо сказать, настроение у меня в тот момент и так было ниже плинтуса. Я только что сходил в ванную и обнаружил, что моя многострадальная жопа имеет темно-лиловый оттенок с мазками черноты и багровости. Последние клиенты – супружеская пара, надеюсь, бездетная, - смачно харкали в ладони, прежде чем припечатать их с особым оттягом к моим булкам. А поскольку я был привязан к кровати, то даже дернуться не мог. Теперь меня мучил вопрос: сказать обо всем хозяину с риском, что мне вломят еще за нетоварный вид? Или смолчать и надеяться, что завтрашнему быку будет насрать, какую жопу иметь – белую или синюю?

– Хули ты тут разлегся?! – зашипел я на Ссыкуна, стараясь не разбудить остальных. – Пшел вон!

– Не могу, - пацан подтянул одеяло к подбородку, глядя на меня снизу вверх огромными, почти черными глазами.

– Это еще почему?! – от усталости соображатель заклинило, и терпения мне это не добавляло.

– Меня выгнали, - Ссыкун шмыгнул носом. – Никто не хочет спать со мной рядом. Говорят, я воняю.

– Воняешь, - подтвердил я. – Бери свои манатки и катись отсюда. Или я тебя сам выкачу. Пинками.