Путешествие в будущее и обратно
Шрифт:
В 1956 году Хрущев помиловал русских немцев, отменил им режим ссылки, но возвращаться прямо в родные места не разрешил — чтобы не требовали обратно своих домов. Семья Бришке переехала в соседнюю с Украиной Молдавию, куда уже чуть ранее переселилось несколько родственных семей. Хотелось обязательно на юг: отогреться и фруктов поесть. В Молдавии дом построили себе сами, благо отец был мастером на все руки и родственники помогали. Кирпичи лепили из смеси соломы и глины — «лампачами» называли их в Молдавии. Вскоре отец сделал водяное центральное отопление, завели огород, мелкий скот, птицу. Вдоль дорожки, ведущей к дому, и крытой террасы посадил виноград и осенью давил собственное вино.
Но Аниту угораздило еще раз померзнуть. После окончания университета вышла неудачно замуж — сначала фиктивно, чтобы получить прописку в Кишиневе
Познакомившись вплотную с судьбой русских немцев, я понял, что им жилось еще хуже, чем евреям. Хуже всего в этом плане приходилось немецким евреям. Мою знакомую немецкую еврейку во время войны сослали как немку, а после войны — в годы сталинского антисемитизма — выгнали с работы уже как еврейку!
Для сравнения. В США после начала войны с Японией из Калифорнии, с берегов океана вглубь Америки переселили всех американцев японского происхождения, среди которых были и люди, завербованные японской разведкой. Но переселяли их цивилизованно, без погромного нахрапа, как проводились депортации в СССР, а после окончания войны всем японцам дали возможность вернуться в родные места, официально извинились, выплатили крупное единовременное пособие и долго выплачивали серьезную компенсацию за понесенные потери и тяготы. Теперь они нормально живут, не испытывают никакой дискриминации и — никуда из США не уезжают.
В Якутии, в Усть-Нере, Анита — для начала едва не погибнув: у нее в дороге украли все деньги! — устроилась работать учительницей, потом даже корреспондентом местной газетенки. Промучилась там три года, больше потеряв здоровья, чем денег заработав, но в конце этого добровольного «срока» получила письмо от матери из Молдавии, что можно попробовать подать заявление на выезд в ФРГ. И приняла решение присоединиться к матери, вернулась в Молдавию. (Отец умер еще до отъезда Аниты в Якутию).
И в 75-м году Анита с семьей второй раз оказалась на своей исторической родине. Немецкие власти учли их пребывание в Германии во время войны: сразу же дали немецкое гражданство и выплатили солидную денежную компенсацию как пострадавшим от гитлеровского режима. Даже что-то заплатили за потерянный дом в Карловке.
В Мюнхене Анита устроилась работать в русский книжный магазин Нейманиса, где мы с нею и познакомились, и вот уже более четверти века вместе, хотя из-за меня ей приходится подолгу жить в России, о чем она уж никак не мечтала: для нее Россия была такой злой мачехой, что дальше некуда.
Моим свидетелем при регистрации брака был Карел Крил, тот самый знаменитый чешский бард, с которым я подружился в кризисное для меня время. У Аниты свидетельницей была молодая немка, но и она «досталась» нам от другого моего чешского друга, была его девушкой. Настолько я был встроен в чехословацкую эмиграцию.
В шутку я предлагал Аните взять двойную фамилию: Бришке-Белоцерковская. Будет, мол, звучать почти как Брешко-Брешковская — знаменитая эсерка, «бабушка русской революции».
Через Аниту я вошел в среду немецких эмигрантов из России и был потрясен их родственной солидарностью. Родственники знали друг друга, что называется, до седьмого колена, поддерживали между собой связь и в случае необходимости помогали друг другу. Когда умерла мать Аниты, на похороны со всей Германии съехалось около 70 человек! Когда мы переезжали с квартиры на квартиру, родственники приезжали нам помогать, и мы тоже ездили им помогать. Интересно, что немцы из Польши и других стран бывшего соцлагеря не поддерживают широких родственных связей, меньше помогают друг другу и потому тяжелее адаптируются
У нас с Анитой детей уже не появилось. Я был очень уставшим тогда для хлопот воспитания, да и очень тянулась ко мне и к Аните моя родившаяся в Риме дочь Женя. С матерью у нее складывались плохие отношения, поэтому мне хотелось уделять ей как можно больше заботы и любви. Анита ее тоже очень полюбила. Мы брали Женю с собой в отпуск, она болела у нас, большинство уикендов проводила с нами, и однажды, в возрасте уже 12 лет, перешла к нам насовсем.
Мой младший сын, Вадик, брат Жени, окончив американскую школу (для детей американских военных, размещавшихся в Мюнхене, куда принимали и детей работников «Свободы»), уехал вместе со своей школьной подругой учиться в университет в Монреале и остался жить в Канаде. Несколько лет жил и работал в Штатах, но потом вернулся в Канаду, которая ему больше нравится. Он приобрел романтичную специальность конструктора альтернативных источников энергии для стран третьего мира, несколько раз подолгу работал в Африке. С Женей у него сложились замечательные отношения: они трогательно любят друга, и когда Вадик приезжает в Мюнхен, он ухаживает за Женей как отец и мать в одном лице и строго следит за тем, как мы с Анитой относимся к Жене.
Вадик вырос очень интересным человеком и типичным современным американским интеллигентом — толерантным, критичным, мудрым. К деньгам, например, к их накопительству у него нет никакого почтения. Он имеет приемлемый для него уровень обеспеченности, очень ценит свою свободу и старается жить так, как это ему интересно. В Африке он тесно сдружился с негритянскими интеллигентами и отзывается о них с большим уважением. По его совету и протекции и Женя несколько месяцев работала в Африке.
Женя и сэр Бернар
Здесь я хочу рассказать небольшую историю, которая не имеет прямого отношения ни к эмиграции, ни к другим социально-политическим материям, не имеет прямого отношения вообще к людям, ибо героем ее является собака породы сенбернар.
Когда Жене было 8 лет, мать отдала ее в школу-интернат. Женя все сильнее тянулась к нам и в то же время мешала, видимо, матери жить свободно, и она нашла выход — отправить дочь в интернат. И чтобы мы часто не шастали туда к Жене, интернат она нашла за 500 километров от Мюнхена, в Швейцарии, недалеко уже от французской границы в маленьком городке Инс, расположенном около озер Нейшатель и Билер. И интернат этот был не простой, а тот самый антропософский, принадлежавший коллективу воспитателей-преподавателей. Вышла на него мать Жени через моих друзей-единомышленников по движению «Третий путь», с которыми она успела познакомиться, когда мы еще жили вместе.
Узнав об этой «афере» с интернатом, я потребовал от матери Жени разрешить нам с Анитой два раза в месяц по уикендам навещать Женю в интернате, а потом пошел и в суд с требованием передать мне воспитание дочери. На каком основании, поставил я вопрос перед судом, моя бывшая жена отдает дочь в интернат, в то время как она могла бы жить со мной? Все дети в том интернате были от матерей-одиночек, и лишь к Жене на свидания приезжал отец.
Каждый второй уикенд мы с Анитой проделывали на машине тысячу километров: 500 туда и обратно! Причем две трети из них по простым дорогам, не по автобанам. Выезжали в пятницу вечером после работы, в пути ночевали в каком-нибудь придорожном отеле и рано утром снова трогались в путь, чтобы пораньше прибыть в Инс, к Жене. И так весь год, пока Женя жила в интернате. Не пропустили ни одного положенного нам уикенда! И за рулем сидела только Анита: я ведь так и не приобрел водительских прав — нема было часу! Работа на «Свободе», работа в свободное время над статьями и книгами и спорт — все!