Путешествие в молодость, или Время красной морошки

Рытхэу Юрий Сергеевич

Еще не было пяти часов утра, а солнце нестерпимо сверкало, заливая мою комнатку в гостинице ослепительным светом: накануне я не догадался задернуть темные, специально рассчитанные на северное летнее солнце шторы, и теперь пришлось жмуриться, чтобы глаза привыкли к такому яркому свету.

Я отказался от чая, предложенного гостеприимной дежурной. Сложив в портфель несколько бутербродов, я вышел из гостиницы на журчащую от множества потоков весеннюю улицу. Все ручейки текли в одну сторону — в речку, которая вот-вот должна

вскрыться.

Возле детского садика, который можно было узнать по торчащему из осевшего ноздреватого сугроба, окрашенному в синюю краску фанерному «грибу» и вылезшему кое-где штакетнику, двое мальчишек снаряжали в плавание заостренную тарную дощечку с бумажным парусом, вырезанным из школьной тетрадки. Снова ясно вспомнилось детство, кораблики, пущенные много-много лет назад в весенние потоки, унесенные в неведомые страны через уланскую лагуну в открытое штормовое море… Весна придет в родной Улак гораздо позже, чем сюда. Припай там еще крепок, и поутру, в этот ранний час, охотники караулят у весенних разводий молодую нерпу.

Аяйвач сидел на завалинке и курил странную, очень длинную трубку, составленную из обыкновенной фабричной трубки и самодельного деревянного чубука, уже основательно потемневшего, почти сравнявшегося цветом с черным эбонитом.

Он поздоровался со мной и одобрительно заметил:

— Рано встаешь.

— Торопился к вам.

— Чай готов.

Хотя я еще вчера заметил, что в жалком жилище Аяйвача все было аккуратно прибрано, сегодня оно показалось мне еще чище. Когда я выложил на стол свои бутерброды, хозяин с укоризной сказал:

— В гости со своими запасами не ходят…

Аяйвач где-то разжился малосольной кетой и янтарно-сверкающей юколой, которую нынче мало кто умеет делать.

Рассказ, естественно, потек уже во время чаепития, словно само время повернуло вспять, в далекие с вершины нынешней поры тридцатые, довоенные годы с иными мыслями, иными песнями и с огромными надеждами на лучшее будущее.

Кто-то посоветовал Аяйвачу найти Развозторга и поменять ружье на другое, более удачливое.

С этим намерением охотник и устремился по следам кочевого торговца. А впереди него по быстроходному торбазному радио бежала кем-то чудовищно искаженная весть: Аяйвач гонится за Развозторгом, чтобы застрелить его из негодного ружья.

— Откуль я знал, что этот Развозторг такой трусливый! — искренне удивлялся Аяйвач, словно давно прошедшие события только что случились.

Снег рыхлел, но по ночам еще бывал крепким и даже резал собакам лапы. Но уже на реках и озерах полозья провалились до самого льда, и позади оставался наполненный синей талой водой след. Разлившаяся тундровая река преградила путь Аяйвачу. Пришлось делать крюк, разыскивать еще нетронутый снежный мост, по которому можно перебраться на другую сторону водораздела.

По тому же вездесущему торбазному радио Аяйвач узнал, что до Развозторга ему остается лишь ночь пути по подмерзшему насту. Он не знал, — что тот убегает от чудовищной угрозы, рожденной слухами. Аяйвач ведь хотел только поменять

ружье. Он даже готов был заново оплатить его, ибо хорошее ружье для таежного охотника дороже жены, дороже всего на свете.

По своей излюбленной привычке никого не стеснять, никому не быть в тягость, Аяйвач провел ночь у костра, завернувшись в зимнюю оленью кухлянку, благо больших морозов уже не было.

Его разбудил лай собак.

Аяйвач с трудом открыл глаза, к стану приближались упряжки. Он сразу понял — едут не только коряки, но и русские.

Видно, Развозторг, устыдившись, сам решил двинуться навстречу охотнику, чтобы поменять ему ружье. Ведь, как слышал Аяйвач, теперь пришло время бедного человека. Тот, у кого ничего нет, будет владеть всем, и тот, кто был ничем, тот станет нынче всем… Даже пели такую песню. Не надо всем владеть, не надо быть всем: Аяйвачу надо только хорошее ружье, и тогда в тайге он и впрямь будет всем и все ему будет подвластно.

На передней нарте сидел человек в русском полушубке, перетянутом ремнями. На шапке, у него горела пятиконечная звезда, а на поясе висел кожаный чехольчик для крохотного ружьеца, предназначенного для устрашения человека. Но самое удивительное — на другой нарте ехал точно так же одетый родич Ваямролтыт, бывший пастух соседнего стойбища Кавратагина, чукотского оленевода, раскулаченного года два назад и отправленного в Петропавловск-Камчатский в темницу. Ваямролтыт перетянулся таким же, как у русского, ремнем с кожаным чехлом для маленького ружьеца, и на голове у него тоже сияла пятиконечная звезда.

Аяйвач первым громко поздоровался по-корякски, а русского особо приветствовал:

— Здорово!

Но гости смотрели строго и серьезно. Вот Ваямролтыт подскочил к нему и спросил:

— Твое имя — Аяйвач?

— Ты что, забыл меня? — весело отозвался охотник.

— Не разговаривать! — крикнул Ваямролтыт. — Отвечать на вопросы! Как твое имя?

Наверное, он спрашивал это для русского, которого Аяйвач видел впервые. И поэтому, протягивая русскому выпростанную из оленьей рукавицы руку, охотник сказал:

— Меня зовут Аяйвач…

— Руки вверх! — закричал Ваямролтыт, и тут Аяйвач подумал, что земляк спятил.

Но русский повторил те же слова, да так грозно, что Аяйвач наконец догадался: с ним не шутят.

Когда грозный русский принялся обшаривать его кухлянку и снимать с пояса охотничий нож, вожак упряжки сердито зарычал. Но тут же прогремел выстрел, и пес упал, окрасив весенний снег яркой красной кровью.

— Что ты делаешь! — закричал Аяйвач и хотел было броситься на обидчика, но сильный удар свалил его с ног, и он на секунду потерял сознание. Аяйвач уже не сопротивлялся, когда Ваямролтыт вязал ему руки, укладывал на нарту, словно поверженного сохатого, запрягал его огрызающихся собак в свою нарту. Он только надеялся, что все это обычный кошмарный сон, который бывает под самое утро в эти сумасшедшие весенние дни, долгие, наполненные сверкающим светом даже тогда, когда само солнце уходит за горизонт.