Путешествие в одиночестве

Афанасиадис Тасос

И вдруг она покачнулась и резко упала на пол, обливаясь алой кровью, увенчав голову нимбом из своих рук, а неистовые рукоплескания выразили всеобщий восторг этим оригинальным «номером». Скрипка замерла в руках солиста, когда тот увидел ее ясно-голубой взгляд, который смотрел всюду и в никуда…

Все столпились вокруг нее, чуть было не затоптав ногами. Какой-то итальянец среднего возраста побежал вызвать карету, чтобы отвезти ее в больницу. Два друга за столиком побледнели. Иоанн повернулся и посмотрел на Николопулоса, который старался сохранить хладнокровие. Он почувствовал комок в горле и необходимость вдохнуть свежего воздуха. Они рассчитались и ушли с таким чувством, будто знали что-то большее, чем все остальные…

Мелкий дождик только что прекратился. Движение

на улице становилось все тише. Отовсюду доносилось благоуханное дыхание земли, вызывавшее непонятное головокружение. Они пошли через парк Министерства Внутренних дел, устало и апатично скрывшись под его листвой. Оба они молчали. Каждый их взгляд, каждое движение выдавало изумление. Поигрывая своим эмалевым перстнем, Иоанн прошептал вдруг еле слышно: «Ты утонешь в красной реке…», а затем резко повернулся к Николопулосу.

– Не это ли предсказала ее тетя из Крыма?

– Что? – рассеянно спросил тот.

– Что она утонет в красной реке…

– Да, действительно… – пожал плечами Николопулос. – Но это столь же неопределенно, как и «деревянные стены» дельфийского оракула 5 …

В уголках его губ скользнула улыбка. Им обоим хотелось переменить разговор. Легкий ветерок запутался вдруг в листве, и оттуда на них вдруг брызнули росистые капли. Николопулос поиграл пальцами.

– Знаешь, – сказал Иоанн, стараясь быть веселее, – я приобрел новое издание Крылова. Происшествие, случившееся у нас с Чичаговым в Луцен-Бауцене, вдохновило его на новую басню. Поскольку никто не мог поймать храбрую мышь, за дело решила взяться рыба. Она приложила множество усилий, но, в конце концов, мышь отгрызла ей хвост. 6

5

«Деревянные стены» дельфийского оракула: Перед походом персидского царя Ксеркса на Грецию пифия дельфийский оракул велел афинянам искать спасения за «деревянными стенами». Согласно одному мнению, в «деревянных стенах» следовало усматривать плетеную изгородь вокруг Акрополя, согласно другому, оказавшемуся «верным», – корабли (Геродот, VII, 141–142).

6

мышь отгрызла ей хвост: Будучи командующим флотом, Чичагов занялся делами сухопутных сил и понес полное поражение от французской армии. (Прим. автора.)

– Где теперь Чичагов?

– Думаю, в Париже. Вот уже два месяце прошло с тех пор, как я получил от него письмо из Люцерна. Я опасаюсь за его жизнь, с которой сам он, бедняга, никогда не считался…

Николопулос предложил сигару, но у Иоанна не было желания курить.

В небольшом парке Министерства болтали дрозды. Пребывают ли все времена года в каждом из них в отдельности? Пребывает ли вся наша жизнь в каждом мгновении?

Какой-то тучный приземистый старичок с бородой и толстой тростью пришел и уселся на скамье напротив. Он казался равнодушным ко всему. Даже к собственным страданиям. Он блаженно прислонился к спинке скамейки, тихо опустил голову на рукоять трости и, казалось, уснул.

На какое-то мгновение воцарилось молчание.

– Бедняжка, – тихо сказал Иоанн.

Николопулос решил показать себя более действенным:

– Ты это о Стефании?

– Да… В какую больницу увезли ее?

– Думаю, к Святому Себастьяну. Пойдешь проведать ее?

Они растерянно переглянулись.

– Возможно, – ответил Иоанн, глянув на свои руки.

Старик напротив захрапел. Должно быть, он очень устал за минувший день. А может быть, он снова переживал что-то из своей романтической юности? Зря листва бросала на него свои освежающие капли.

– Кажется, она говорила что-то о собаках… Не так ли? – спросил Иоанн, настойчиво глядя в лицо другу.

Взгляд его пронзал сквозь полумрак. На лбу у Николопулоса выступили капли пота.

– Пора задуматься…

– Может быть… Нет… Но почему это пришло ей в голову.

Собачий язык. Тот, кто говорит на языке Талейрана, никогда не поймет собачьего языка…

Николопулос не ответил и только съежился.

– Становится свежо, – сказал он.

Иоанн засмеялся:

– Но лоб у тебя весь в поту.

Он помолчал немного и добавил:

– Завтра я встречаюсь с Нессельроде 7 . Возможно, попаду на прием к царю…

– Тогда пошли. Тебе нужно хорошо отдохнуть…

У рынка Иоанн остановил коляску. Прежде чем подняться, он внимательно поглядел на друга и попросил зайти утром в гостиницу и оставить адрес больницы. В темноте Николопулос не мог видеть, как возбужден, был его взгляд.

Старик не просидел долго на скамейке. Несколько крупных капель упало ему на шею. Он встревожено, проснулся. Ах, он ведь уснул. Который час? Старик поднялся и пошел своей дорогой, мерно постукивая тростью.

7

Карл Нессельроде – советник императора Александра по внешнеполитическим вопросам, коллега Каподистрии на Венском конгрессе. (Прим. автора.)

В парке остались только дрозды.

Ночь Иоанн провел очень неспокойно, и утром язык у него был желтым. Во время завтрака ему принесли записку от Николопулоса с адресом больницы. Некоторое время он сидел, погрузившись в раздумье, поигрывая запиской и разглядывая в зеркале свое бледное отражение.

В одиннадцать он должен был находиться во дворце Шенбрунна на приеме у царя, чтобы со всеми вместе окончательно решить, какой тактики следует придерживаться. Это Герцогство Варшавское стало камнем преткновения. Нужно выдвинуть оба требования. Нужно настаивать на независимости Польши под нашим покровительством. Нужно требовать большего, чтобы забыть о менее значительном… Если бы добиться, по крайней мере, чтобы председателем на Конгрессе был граф Гартенберг. Но австрийская лиса опять разрушит их планы и, в конце концов, настоит на своем…

В какую же реку погрузилась изящная головка Стефании? О, это лицо пшеничного цвета со светлыми глазами… У них было такое умоляющее выражение, когда она говорила о собачьем языке. Она словно молила судьбу…

Он надел костюм, в котором был вчера вечером, торопливо причесался и помчался в коляске в больницу Обер-Дунау.

Когда там увидели, с каким волнением и заботой спрашивал он о состоянии певички, на которую никто не обращал особого внимания, ей сразу же предоставили все удобства. Нужно немного подождать, – сказали ему, – потому что больной удалось уснуть только под утро.

Он прошел в зал ожидания и стал рассматривать висевшие на стенах картины. Взгляд его задержался на полотне пастельных тонов, изображавшем церквушку в окружении деревьев. Очарованный вечером монашек собирался ударить в колокол. Идиллическое спокойствие было разлито всюду. Через открытое окно он смотрел на движение на улице. Боже мой!.. Каждый час, каждую минуту жестокие и безжалостные приближаемся мы к тишине, простирая руки, и со страшным шумом…

Стефанию он увидел в небольшой комнатке. Она лежала с высоко поднятой головой, с грелками в ногах и пузырями со льдом на груди. На лице у нее не было ни малейшего волнения. Тщательно причесанные волосы были резко контрастны бледному, как полотно, лицу. Они остались наедине. Он протянул руку к ее воспаленному лбу и еще выше – к ее восхитительным волосам. На веках у нее была вся тяжесть земли, на губах – терпкость пустыни. Она устремила к нему взгляд своих светлых глаз, которые ни на что не смотрят положительно. Уголки ее рта приоткрылись. Волосы беспокойно дрогнули. Он торопливо поднес палец к губам: не двигайся! В своей жизни она столько говорила и столько двигалась! Слабая улыбка озарила ее лицо. Вчера? Позавчера? Завтра? Она помнит его! Как это все случилось? Ей не больно, нет ничего серьезного. Она пошевелила пальцами в его ладони. Теперь она уверена, что он может быть одним из тех, nobilissimus.