Путешествие внутрь страха
Шрифт:
— Здесь так хорошо, — произнес он со вздохом, оглядывая площадь. — Хотелось бы задержаться подольше. Какие мы сегодня видели великолепные руины!
Грэхем вспомнил, как Халлер говорил за обедом об уклончивости турка.
— А какой город у вас любимый, мистер Куветли?
— Трудно выбрать. Каждый по-своему красивый. Мне все города нравятся. Вы очень добры, что взяли меня с собой, мистер Грэхем.
Грэхем не сдавался:
— Мне самому было приятно. Но ведь какие-то, наверно, нравятся больше других?
Мистер Куветли забеспокоился.
— Трудно сказать. Мне очень
— Лично я предпочитаю Париж.
— Да-да. Париж тоже великолепный.
Грэхем озадаченно хлебнул кофе. Тут ему пришла в голову другая мысль.
— Какого вы мнения о сеньоре Галлиндо, мистер Куветли?
— О сеньоре Галлиндо? Трудно судить. Я его не знаю. Он странно себя ведет.
— Ведет он себя, — заметил Грэхем, — попросту отвратительно. Вы разве не согласны?
— Мне не очень нравится сеньор Галлиндо, — уступил мистер Куветли. — Но ведь он испанец.
— При чем тут это? Испанцы славятся учтивостью.
— Простите. Я никогда не бывал в Испании. — Он посмотрел на часы: — Уже четверть пятого. Может, нам стоит ехать, как думаете? Я чудесно провел время.
Грэхем устало кивнул. Если Халлер хочет, чтобы мистера Куветли «прощупали», — пусть прощупывает сам. Грэхем же пришел к твердому убеждению, что мистер Куветли — обыкновенный зануда, чья речь звучит немного неестественно лишь потому, что ему приходится говорить на чужих языках.
Мистер Куветли настоял, что за кофе заплатит он и что дорогу назад в гавань он тоже оплатит сам. Без четверти пять они снова взошли на борт.
Час спустя Грэхем стоял на палубе и глядел, как лоцманский катер, пыхтя, удаляется к темнеющему берегу. Матис, облокотившийся о поручни в нескольких футах рядом, повернул голову:
— Ну вот! Еще два дня — и мы в Генуе. Вам понравилась сегодняшняя вылазка, месье?
— Да, спасибо. Было…
Но досказать, что же было на экскурсии, Грэхему не удалось. В нескольких ярдах от них из дверей салона вышел человек — и остановился, щурясь и моргая на садившееся в море солнце.
— Ах да, мы взяли еще одного пассажира, — объяснил Матис. — Он появился, пока вы ездили в Афины. По-моему, грек.
Грэхем не отвечал; он не мог ответить. Он точно знал, что человек, стоящий на палубе в золотистых лучах заходящего солнца, не грек. Знал, что под темно-серым плащом на нем надет мятый коричневый костюм с подложенными плечами, что под мягкой шляпой с высокой тульей, над бледным рыхлым лицом прячутся жидкие курчавые волосы.
И звали этого человека Банат.
Глава VI
Грэхем стоял без движения. По телу пробежала дрожь, словно от резкой вибрации под ногами. Откуда-то издалека доносился голос Матиса:
— Что с вами?
— Мне нехорошо, — откликнулся Грэхем. — Извините, пожалуйста.
Лицо Матиса озарилось сочувствием. «Он думает, что меня сейчас стошнит», — понял Грэхем. Ответа он ждать не стал: развернулся и, не глядя на человека перед входом в салон, прошел к двери на другом конце палубы.
Спустившись в каюту, запер за собой дверь; его трясло. Опустился на койку, постарался взять себя в руки. Нет повода для паники. Наверняка существует
Банат как-то выяснил, что Грэхем на «Сестри-Леванте». Вряд ли это было трудно: достаточно навести справки в офисах судоходных и железнодорожных компаний. Потом Банат взял билет в Софию, вышел из поезда на греческой границе и приехал другим поездом через Салоники в Афины.
Грэхем достал из кармана телеграмму Копейкина и уставился на нее. «Все хорошо…» Глупцы! Безмозглые глупцы! Он с самого начала не доверял этой затее с кораблем. Надо было положиться на чутье и требовать, чтобы его отвели к британскому консулу. Если бы не тот самодовольный кретин Хаки… А теперь Грэхем как мышь в мышеловке. Во второй раз Банат не промахнется, нет. Он профессионал. На кону его репутация — не говоря уж о гонораре.
Грэхема охватило странное, смутно знакомое чувство. Оно было как-то связано с запахом антисептиков и свистом закипающего чайника.
Вдруг он вспомнил — и ужаснулся. Это произошло несколько лет назад. На полигоне испытывали экспериментальную четырнадцатидюймовую пушку. Что-то случилось с затворным механизмом, и на втором выстреле пушка взорвалась. Двоих убило на месте, третьего изувечило. Тот, третий, лежал на цементе большим кровавым комком. Только этот комок все время вопил — вопил, пока не прибыли санитары и врач не сделал укол. Звук был тонким и высоким. Как свист чайника. Врач сказал, что человек даже не приходил в сознание, хотя вопил не переставая. Прежде чем инженерам дали обследовать остатки пушки, цемент вымыли раствором лизола. Грэхем тогда не обедал. В полдень пошел дождь. Он…
Грэхем вдруг осознал, что бранится. Слова сыпались без перерыва: бессмысленный поток грязной ругани. Он встал с койки. Нельзя терять голову. Нужно что-то делать, и поскорее. Если бы только удалось сойти с корабля…
Он отворил дверь и вышел в коридор. Сперва надо увидеться с корабельным экономом.
Кабинет эконома располагался на той же палубе. Дверь была распахнута. Эконом — высокий итальянец средних лет — сидел перед пишущей машинкой, без пиджака, с окурком сигары во рту. Перед ним лежали стопкой копии коносаментов, и он перепечатывал с них данные на вставленный в машинку графленый лист.
Грэхем постучал; эконом поднял взгляд занятого человека, которого отрывают от дел.
— Signore? [38]
— Вы говорите по-английски?
— No, signore. [39]
— По-французски?
— Да. Что вам угодно?
— Мне надо срочно увидеться с капитаном.
— По какому поводу, месье?
— Мне крайне необходимо сию же минуту сойти на берег.
Эконом отложил сигару и повернулся на вращающемся стуле.
38
Синьор? (ит.)
39
Нет, синьор (ит.).