Путешествие внутри себя
Шрифт:
Туда, где в огромные окна лился полуденный солнечный свет и где пузатые медные самовары пускали шаловливых зайчиков. Я даже закрыла глаза от такого резкого перехода из омута времени в яркую столовую как будто бабушкиного дома.
– Ну что, вынырнули, стало легче дышать среди знакомых предметов? – продолжала выталкивать меня на поверхность времени Анна Григорьевна. – Это прообраз самовара – сбитенник для приготовления горячего медового напитка сбитня. Чай-то появился на Руси только в семнадцатом веке. Самовары использовались не только для чаепития дома, здесь вы видите казацкие походные самовары, в них готовили кулеш и кашу. Сияющий медный самовар стоил очень дорого и свидетельствовал о состоятельности семьи. Его включали в приданое и передавали из поколения в поколение как одну из величайших ценностей, ведь внутри самовара жила душа рода и дома, объединявшая
– Знаете, Анна Григорьевна, я вам тоже расскажу историю о тульском самоваре, изготовленном на фабрике братьев Баташёвых, – решила я поделиться событиями, произошедшими со мной несколько лет тому назад. – Началась она в Нью-Йорке, в знаменитом ресторане
Russian Tea Room по соседству с Карнеги-холлом, где среди ярко-красных диванов и таких же стен, разукрашенных золотыми узорами, выставлено несколько десятков медных самоваров: маленьких и огромных, пузатых, без труб и с длинными трубами, с узорными ручками и кранами. Вот как представляют русскую чайную комнату американцы! Они бы сильно удивились, попав в этот музей и увидев, что в заснеженной России единственный самовар стоял в деревянной светлице, где красный цвет встречался разве что на рушниках да на иконах. После этого я начала беседовать со своими друзьями о фамильных чаепитиях и самоварах. Но, к моему великому сожалению, я слышала практически ото всех одни и те же слова: «О каком семейном самоваре ты говоришь?! Войны, ссылки, репрессии, иммиграции – здесь не то что самовара, даже фотографий предков не осталось. Почти все семейные истории скрывались от детей. Нет, ничего не знаем и не помним!»
Однажды, вернувшись во Флориду и окончательно отчаявшись получить какую-либо информацию о самоварах от своих друзей, я случайно в магазине встретила небольшого роста пожилую женщину, которая, услышав, что я говорю по телефону по-русски, подошла ко мне и обратилась по-английски:
– Здравствуйте, меня зовут Рона, моя семья приехала в Америку в начале прошлого века из небольшого белорусского местечка. Мои прабабушка и прадедушка вместе с девятью детьми пересекли океан в трюме корабля, практически без еды и воды. Самой большой ценностью, которую они привезли с собой, был самовар. Я хорошо помню, как моя бабушка рассказывала, что они сидели очень голодные в тёмном трюме корабля и слышали, как пищат крысы. Тогда бабушка начала просить свою маму, мою прабабушку, чтобы та поменяла самое ценное, что у них было, самовар, на хлеб и накормила детей, а прабабушка ответила ей, что голод пройдёт, а самовар надо беречь и что её внучка, которая обязательно родится в далёкой Америке, когда-нибудь прикоснётся к нему и вспомнит о своих предках и их заокеанской родине. Бабушка пообещала своей матери беречь самовар. С тех пор у нас в семье есть старинный русский самовар из Тулы.
Меня тогда поразила история этой американской семьи, хранящей у себя больше века самовар как символ стародавней родины предков. Видя мой неподдельный интерес, Рона пригласила меня к себе, где и продемонстрировала своё сокровище – самовар, изготовленный на фабрике Василия Степановича Баташёва. Кроме того Рона оказалась замечательной художницей, она показала мне портреты своих бабушки и дедушки, нарисованные ею самой. Все девять детей её прабабушки преодолели океан, остались живы, получили в Америке образование. Мы сидели друг напротив друга, как родня после долгой встречи, и плакали…
– Очень трогательная и символичная история, показывающая, что в самоваре действительно жила душа рода и дома, – сказала Анна Григорьевна, вытирая платочком уголки глаз.
– Да, замечательная. Только с очень грустным концом, – согласилась я и присела отдохнуть на деревянную лавку светлицы.
– Почему с грустным? Самовар украли или он сам вышел погулять и потерялся? – попыталась пошутить экскурсовод.
– Нет, самовар просто выбросили за ненадобностью, как,
Перед домом, где она жила последние годы, её сын продавал её вещи, среди которых были самовар и портреты. Когда я спросила его, где Рона, он ответил, что она умерла неделю тому назад в соседнем госпитале. Я не могла поверить, что за несколько долларов этот статный, образованный и достаточно обеспеченный мужчина продаёт реликвию своего рода, и попыталась объяснить ему, что этот самовар означал для его матери величайшую семейную ценность, а значит, и для него тоже. Он мне ответил: «Традиции семьи моей матери умерли вместе с ней, я уже не знаю и не понимаю их, у меня иная культура, я – американец. Всё, что я могу сделать, это подарить вам, как русской, самовар в память о моей маме».
Теперь этот самовар – не электрический, расписанный для туристов, а настоящий Баташёвский – ставится у меня в саду под яблоней, и мы пьём ароматный, с дымком чай с пирогами. И я верю, что в нём пребывает душа моего дома, а внуку очень нравится колоть деревянные чурочки для его растопки. Вот так: самовар шумел-шумел – и нашумел мне дорогу.
Мы замерли возле самоваров, словно перед портретами предков.
– В этом мире всё случается не просто так и каждая встреча может многое изменить. Но давайте поднимемся на третий, последний этаж музея, – повела меня опять к лестнице Анна Григорьевна. – Здесь, на чердаке, в голове дома, живут книги с рукописными филигранными буквицами и рисунками фантастических зверей и птиц. Самые красивые – это певческие книги, ведь церковное старообрядческое пение особенное. Этот переливчатый музыкальный строй невозможно было передать нотной грамотой, музыкальные традиции певчих передавались только от учителя к ученику, поэтому в Покровском монастыре в XVII–XVIII веках была большая школа певчих и мастерская по изготовлению книг для них. Посмотрите, какими буквицами начинается каждая песнь, как будто райским светом раскрываются пелены прорастающего зерна мудрости и дыханием мороза расцвечиваются оконца книг. Буквицы, как камертоны, настраивали исполнителей и голоса певчих на передачу божественных звуков. Впереди нас ожидает зал рушников, где мы и закончим экскурсию.
Марфа Евграфьевна сидела за кроснами и ловко перебирала нити, прикрыв глаза, тихо напевая песню и притопывая в ритм правой ногой, как будто качая люльку ребёнка. В витринах за стёклами висели красно-белые льняные длинные полотнища с изображениями ромбов, крестов, зигзагов, фигур, напоминающих женские силуэты, птиц, гусей, медведей. У меня неожиданно возникло ощущение обманутой надежды, как будто я рвалась на берег живой сильной реки, а попала в аквариум. Ощущение глубины и мощи ушло безвозвратно, плечи мои опустились, и слова Анны Григорьевны уже проносились мимо.
– Ох, милая, пусто тебе, ломко, – раздался за моей спиной спокойный, ласковый голос Марфы Евграфьевны. – Хотела жар-птицу словить, да она в сундуке не живёт – она тварь вольная и тайная. Правильно почувствовала: какое тебе дело до того, что ромб – это символ пустоши, а ромб с крестом внутри – это пашня засеянная, ничего это тебе не даёт. Зачем тебе уметь читать и толковать чужие судьбы давно умерших. Рушник – это дорога или река, рух, путь рода, или человека, или войска, или народа, и читать его, толковать или создавать может только ткачиха-ведунья или пряха. Учить же этой традиции должна старшая женщина в семье ту, которую выберет родовой рушник. Поезжай к старшей в своей семье и задай те вопросы, какие хочешь, она, если сможет, на них тебе ответит, а если нет, то даст рушник или пояс, что поведёт тебя в дорогу.
– Есть один вопрос, что мучает меня после вашего рассказа о «Вождении стрелы»… А что будет, если во время обряда молния на небе не блеснёт и дождь не пойдёт? – с трудом выдавила я из себя.
– Ты чего стесняешься, правильный ведь вопрос задала. Если во время обряда молния на небе не появится и дождь не заплачет, то большая беда будет на земле. Это значит, что горе, копившееся долго, не уйдёт в небо и небесные силы не избавят людей от него. На моей памяти два раза не было молнии и дождя. В 1942 году, когда немцы летом и осенью пожгли наши деревни вместе с людьми, тогда многие пряхи погибли. И второй раз – в 1985 году. В тот год мои сельчане думали, что проскочили беду, ан нет! В апреле 1986 ухнул Чернобыльский реактор и почти весь Ветковский район выселили. Теперь уходи, прощай, езжай своей дорогой, устала я, – оборвала наш разговор старуха и стала опять стучать ногой, качая воображаемую люльку младенца.