Путешествие вокруг стола
Шрифт:
– Я этого не вынесу! Мой муж, – ну настоящий осел! – огорчилась Пискорскене. – Подумайте – он преподнес мне такой корсет в день ангела. Это издевательство!
– Нелюк, ну зачем же так?
– Я тебе говорила, что есть французские, резиновые. Нежные, как шелк!
– Вот, вот, вот!.. – подтвердила Уткина.
Рассерженная Пискорскене скрылась за ширму, переоделась, велела завернуть платье и, не взглянув на мужа, сказала:
– Отнесешь домой. Мне некогда, у меня сегодня много дел.
Было тихое зимнее
– Извините, господин!.. Вас-то мы уж не пропустим… – вцепившись в грудь какого-то чиновника, басила, показывая зубы, Тешлавичене: – Пожертвуйте сиротам, несчастным младенцам! Не возьмете ли приглашение на бал?
– Ничего себе мужчина! – шепнула Пискорскене, когда чиновник удалился.
– Мне он не понравился… Просто слон… Смотрите, смотрите… Этого я перехвачу! Вот это мужчина!
– Тоже мне мужчина! Вымолоченный сноп! – иронически усмехнулась Пискорскене. – Господин, господин! Не убегайте! Не выкрутитесь! Пожертвуйте подкидышам! Не забудьте, вечером бал!
– Непременно, непременно приходите! – крутясь на одной ноге, стреляла глазками Тешлавичене. – Не прощайтесь, скажите до свиданья!.. Вы видели, как он на меня глянул! Словно копьем пронзил!
– Пожертвуйте сиротам!.. Видите? – кивнула Пискорскене на проходящую даму. – С двумя мужьями живет.
– Видно, потому две шубы и купила. Сегодня она в кротовой. А вы знаете, какой бал ей муж закатил?
Столбы в переулках и на аллее были увешаны призывными плакатами. Газеты в отделе хроники возвещали: «Благотворительный бал в пользу сирот. Играет джаз. Вход только в бальных платьях и во фраках. Бал опекает госпожа президентша».
Объявления вызвали бурю и в особняке Спиритавичюса.
Спиритавичене, ворвавшись в дом, облетела все комнаты, оставляя в каждой какую-нибудь покупку, и велела мужу тотчас же наточить бритву.
– Ну, ты того, Марцелюк! То да се, – вытаращил глаза Спиритавичюс. – Что ты затеяла? Что с тобой?
– Точи бритву, говорю!
– Что с тобой? Взбеленилась баба…
– Я тебя добром прошу – точи бритву!
– Зарезаться хочешь? – в сердцах сплюнул Спиритавичюс. – На кой тебе черт бритва, спрашиваю?
– Собирайся на бал!
Спиритавичюс только что побрился, и поэтому желание
– Кончил?… Иди сюда! – позвала из соседней комнаты супруга.
Спиритавичюс с бритвой помчался в спальню, где обнаружил полуобнаженную жену.
– Побрей!.. – велела она.
– Что побрить? Ну ты, того, то да се, не смейся над стариком!
– Для нового платья нужно!.. Понял?
– Ничего не понял. Где побрить, спрашиваю?!
– Платье без рукавов! Все подмышки бреют…
– Подмышки?! Брейся сама, – отступил Спиритавичюс.
– Давай сюда бритву!
Спиритавичене намылилась, подошла к зеркалу, но никак не могла достать бритвой подмышку.
– Зарежешься еще на старости лет! Давай бритву!.. Сумасшедшая!.. Подмышки брить! – бранился Спиритавичюс. – Седина в голову, бес в ребро!
А на другом конце столицы, сидя в теплой ванне, Бумба-Бумбелявичюс подгонял свою жену:
– А теперь чуточку ниже… Полегче, полегче… Вот так. А-а… Хорошо… хорошо! Очень хорошо, Марите!.. От-та-та-та!..
Бумбелявичене терла мочалкой спину мужа. Они спешили на свой первый бал.
– Вот хорошо, так, так, куколка, – сладко стонал, вцепившись в края ванны, Бумба-Бумбелявичюс.
– Еще немножко, правее, правее. Вот тут, тут. А-а-а, хорошо… умница!..
– Вот видишь, Йонитис. Видишь, какая благодать! А еще говорил, что жена тебя не любит. Чистенький, как ангелочек!..
– Хватит, оф-оф-оф!.. – различными междометиями выражал свое удовольствие измученный женой Бумба-Бумбелявичюс, отдаваясь ее нежным заботам.
– Погоди, погоди! Смою как следует! Встань! А теперь повернись ко мне. Ну и чумазый же ты был! – хлопья пены стекали с тела четвертого помощника балансового инспектора, унося с собой пот и грехи долгих бессонных ночей.
Не спалось и первому помощнику балансового инспектора Пискорскису. Сидя на краешке дивана, положив себе на колени ножку Нелли, он срезал с ее пальцев мозоли: она собиралась надеть туфельки на два номера меньше.
– Сколько раз я тебе говорил, лечи, Нелли, мозоли. А ты нет и нет. Посмотри, как ты мучаешься. Ой, кажется, порезал? – Пискорскис поцеловал ногу.
– Больно…
– Потерпи, Нелюк… Еще немножко, и не останется ни одной мозолинки. А теперь примемся за другую. Крепко держится, негодная! Ну, еще раз как следует! Видишь! Как горошина! Прочь, дьявольское семя! – Пискорскис швырнул мозоль и незаметно проглотил слюну.
– Сколько еще осталось?… Ах, если бы ты знал, как приятно!
– И мне приятно… Сейчас, сейчас, Нелли… Ах ты, проклятое семя! Как ты измучило мою женушку… Вот с одной и кончили, – поцеловал Пискорскис ногу Нелли и положил на свои колени другую.