Путешествие вокруг света

Шамиссо Адельберт

В тех случаях, когда на просушивание шкур нет времени, их засаливают, причем качество от этого нисколько не страдает.

Наш капитан принес на берег компас, чтобы точно определить направление, в котором отсюда и с острова Св. Георгия можно наблюдать как вулканические явления в открытом море, так и сушу. Магнитная стрелка вела себя здесь, на вулканических железистых шлаках, весьма беспокойно. Но в одном пункте она оставалась спокойной, и оттуда удалось определить направление, где происходили эти явления: юго-запад с отклонением 1,5° к западу. Именно, там, на расстоянии 60 миль от острова Св. Павла, находился 4 июля «Рюрик», но даже в хорошую погоду и при ясном горизонте мы не

видели этого острова. До 5 часов вечера мы плыли в этом же направлении, но земля так и не появилась. Тогда мы взяли курс на север, к восточной оконечности острова Св. Лаврентия.

Погода большей частью стояла пасмурная; чередовались ветры и штили; 9 июля мы пересекли широту острова Св. Матвея, но не видели сам остров; на другой день, поскольку подул более благоприятный ветер, нам предстояло увидеть остров Св. Лаврентия. Об этом сообщили нашему другу Каду.

На пути нам то и дело встречались кашалоты, но чаще тюлени; вечером за кораблем плыло несколько сивучей. В этом неглубоком море, куда мы часто опускали лот, удалось поймать на крючок много трески ( Gadus) и обеспечить себя свежей пищей.

Утром 10 июля мы увидели землю и направились к южному гористому берегу острова Св. Лаврентия. Нашим взорам предстала цепь невысоких гор с довольно плавными очертаниями, но крутыми подножиями. Прибрежные низменности объединяют все эти горы, и в некоторых местах они выступают далеко в сторону моря. На низменностях расположены поселения людей. Жители здесь пьют талую воду, скопившуюся в лужах и озерах. «Рюрик» стал на якорь, и после обеда мы отправились на берег в одно из таких поселений. Было решено взять с собой ружья. Каду был возмущен этим, он спрашивал, зачем они нам. Но, узнав о наших мирных намерениях и о том, что ружья нужны только для обеспечения безопасности, Каду захотел, чтобы ему дали саблю, и присоединился к капитану.

Навстречу нам вышли мужчины. Они были вооружены и держались весьма уверенно. Детей и женщин среди них не было. Наши переводчики заверили жителей в мирных целях визита, а табак и стеклянные бусы быстро помогли наладить дружественные отношения. У мужчин на лицах видны были линии татуировки, а также какие-то знаки на лбу и на щеках. Украшения на губах встречались не у всех, у многих их заменяла татуировка в виде круглых пятен. Мужчины носили длинные волосы с пробором посередине (алеуты обычно не стригутся). Оленей у них нет. Собак для поездок на побережье запрягают в байдары. Товары алеуты получают от чукчей, с которыми поддерживают торговые связи.

Мы не заходили в их жилища. Глинобитные юрты, стоявшие вдоль берега, окружены обычными помостами, под которыми находятся собачьи конуры. Летнее жилище — это покрытый шкурами шатер.

Нам сказали, что припай начал таять всего три дня назад (по моим пометкам — пять) и течение относит лед к северу.

Мы вернулись на корабль и отправились в путь, чтобы обогнуть остров с восточной стороны.

Утром 11 июля «Рюрик» лавировал при ясной погоде и южном ветре. Мне передали, что ночью у восточной оконечности острова встретился лед, что у капитана боли в груди и он слег в постель.

12-го капитан письменно сообщил нам и экипажу «Рюрика», что из-за расстроенного здоровья он отказывается от достижения главной цели путешествия и остаток сил посвятит тому, чтобы вернуть нас на родину. Вот что пишет об этом сам капитан Коцебу («Reise». Teil II, с. 105) ^{190} .

«В 12 часов ночи, собираясь стать на якорь у северного предгорья, мы заметили, к нашему ужасу,, сплошной торосистый Лед, который, насколько мог видеть глаз, простирался на северо-восток

и на севере покрывал всю поверхность моря. Печальному моему состоянию, которое после Уналашки ежедневно ухудшалось, здесь был нанесен последний удар. Холодный воздух так воздействовал на мою больную грудь, что у меня перехватывало дыхание, и, наконец, начались судороги в груди, обмороки и кровохарканье. Лишь теперь мне стало' понятно, что мое здоровье находится в более опасном состоянии, чем мне казалось вначале, и врач настоятельно рекомендовал мне не оставаться вблизи льдов. Это стоило мне длительной, мучительной борьбы. Не раз я решал вопреки грозившей смерти довести до конца начатое предприятие; но когда я снова думал о том, что предстоит еще тяжелое обратное плавание на родину и что, возможно, судьба «Рюрика» и жизни моих спутников зависят от моей собственной жизни, я почувствовал, что должен смирить честолюбие. Единственное, что поддерживало меня в этой борьбе, была убежденность в том, что я честно исполнил свой долг, и это меня успокаивало. Я в письменной форме сообщил экипажу, что болезнь вынуждает меня вернуться на Уналашку. Минута, в которую я подписал эту бумагу, была одной из самых мучительных в моей жизни; росчерком пера я отказался от долго вынашиваемого пламенного желания моего сердца».

В свою очередь, я с не менее мучительным чувством касаюсь этого злополучного, горестного события. События? Да! Это больше, чем поступок. Капитан Коцебу был действительно болен, что полностью объясняет подписанный им приказ. Однако один английский автор писал по этому поводу в журнале «Quarterly Review». Vol. XXIV, с. 363 (January 1829): «Нам мало что остается добавить об этом безуспешном путешествии; однако, на наш взгляд, вряд ли можно оправдать то, что в данных обстоятельствах было принято внезапное решение прекратить его. В Англии не смирились бы с тем, что плохим здоровьем капитана аргументировался отказ от завершения важного предприятия, когда на борту находился офицер, который мог взять на себя командование кораблем».

Последнее соображение можно принять во внимание. Однако тот же автор несправедливо упрекает офицеров и матросов за подчинение приказу. Я же с тяжелым чувством воспринял приказ капитана Коцебу, но молчал, помня предписание: «Пассажир на борту военного корабля, где их не принято иметь, не может предъявлять никаких претензий».

На мрачных лицах окружавших меня людей под маской, выражавшей привычное подчинение, я прочитал то же, что было и в моей душе. Что же касается медицинского заключения доктора Эшшольца, то он сам за него в ответе; к этому больше нечего добавить.

Мне остается лишь глубоко сожалеть, что на русском морском флоте не применяется правило, которое, как я полагаю, при аналогичных обстоятельствах действует на кораблях других стран: на военном совете, куда приглашаются все, имеющие право голоса, принятое капитаном решение обсуждается и признается необходимым и оправданным. Некоторое время я продолжал еще надеяться на то, что капитан Коцебу, преодолев приступ болезни, еще раз продумает, а затем и отменит свой приказ. Этим он продемонстрировал бы твердость характера, и я почтительно бы склонился перед ним.

Не надо, впрочем, забывать, что, хотя на «Рюрике» развевался флаг императорского военного флота, корабль, капитан и экипаж признавали своим патроном только графа Румянцева; именно он снарядил экспедицию, и лишь перед ним надлежало отчитаться в ее успехе. Капитан Коцебу и отчитался перед графом Румянцевым, давшим ему инструкции, и этого было вполне достаточно. То, что одобрил граф Румянцев, признано правильным, а вопрос о том, что могло бы или не могло произойти, имеет чисто теоретическое значение.