Путешествие. Дневник. Статьи

Кюхельбекер Вильгельм Карлович ""

empty-line/>

И тихие парят воспоминанья

И сладко шепчут о минувшем вам.

Не там ли встретите в сени родимой

И день, любовью вашею святимый,

Тот день, в который к бытию призвать

Благоволил всевышний вашу мать?

И что ж являет мне воображенье?

Сдается, вижу вас — вы предо мной;

Вы молитесь за счастие родной:

Сливаю

с вашим и свое моленье.

О, в сей священный, в сей небесный час

Сколь пламень ваших душ и чист, и ярок!

Но вы подъялись: каждая из вас

Несет любезной матери подарок...

Подарок малый, но он дорог ей:

Он изготовлен вашими руками.

Соединиться в сем приносе с вами

Блаженством было бы душе моей;

Ах! одинокий встречу я денницу:

Мое богатство — грусть по старине.

Напрасно бы и дева песней мне

Нарвала сладостных цветов кошницу, —

Напрасно! Кто услышит голос мой?

Кого обрадую смиренной данью?

Но посвящу и я воспоминанью,

Но освящу и я сей день мольбой:

Воспоминанью с вами проведенных,

Прекрасных, быстро улетевших дней;

Мольбой за вас, за мать и за детей,

Бесценных мне и вечно незабвенных!

Резкие приговоры редко бывают справедливы. Вяземский в известных когда-то стихах говорит:

У вас Нева,

У нас Москва,

У вас Х[восто]в,

У нас Шатров.^[791]

А между тем Шатров — поэт не без проблесков воображения, не без теплоты чувства, не без мыслей новых и удачных. В языке и механизме стихов сам князь Петр Андреевич мог бы у него кое-чему научиться.

«Песнь дружбы» ^[792] (на смерть Николева) Шатрова, несмотря на то, что большая часть стихов в ней дюжинные, не есть, однако же, произведение дюжинное; вторая строфа оканчивается двумя стихами, которые не испортили бы и самых выспренних од Клошптока или Державина:

И само время скоротечно

При звуках арф небесных спит.

Много ли у Вяземского стихов, которые выдержали бы сравнение с этими двумя?

20 июля

Дней с десять, если не более, была погода не холодная, но дождливая и пасмурная, совершенно как в начале осени; сегодня поутру было прохладно, зато день выдался прекрасный, ясный, чистый и — при небольшом ветерке — не слишком жаркий.

Кончил вторичное чтение 7, 8, 9 книг «Илиады» и довольно успешно: в пять приемов, из которых три достались на 7 и 8, а два на 9-ю книгу.

21

июля

Перечел свое подражание Шекспирову фарсу «The Taming of the Shrew»:^[793] первыми тремя действиями я так недоволен, что почти решился бросить это произведение. Четвертое действие, однако же, несколько лучше именно потому, что почти переведено из Шекспира.

22 июля

Наконец удалось мне переложить прекрасное стихотворение, которое выписал я 10 апреля из «Andachtsbuch»^[794] Шпикера:

1 Стоял на горе я, на самой вершине,^[795]

Покоя очам утомленным искал;

Но море тумана кипело в равнине,

Но в миг изменялся синеющий вал.

2 Вдруг ветер — и тьму разодрал, и светило

Блеснувшего дня в глубине подо мной

Одеянный роскошью край озарило,

Чудесный Эдем, насажденный весной!

3 Из персей исторгнулся крик упоенья...

Но, ах, набежали тогда же валы,

Пожрали Эдем, как мечту сновиденья:

Мрачнее повсюду владычество мглы!

4 О други! хотя бы однажды — не боле —

Расторг облака ваши радостный луч...

Но луч сей мгновенный посол же оттоле,

Где ваша отчизна за областью туч!

Я не слишком большой любитель русских, очень часто — не русских, слов новейшей фабрики. Но глагол опламенить, употребленный Ф. Глинкою, хорош и мог бы, по моему мнению, войти в состав языка: если говорят воспламенить, почему же не сказать при случае и опламенить, т. е. озарить пламенем?

23 июля

На досуге перечел я первую часть своей легенды и — хотя слова два-три переменил — одно место отметил крестиком, а касательно другого остался в нерешимости, вообще доволен и ходом, и слогом оной.

Статья Батюшкова^[796] «Нечто о морали, основанной на религии» принадлежит к лучшим в сем роде на русском языке. Есть, однако же, в ней некоторые мнения, с которыми я не совершенно согласен, напр. слишком строгий приговор Жан-Жаку. Не по гордости — так полагаю я — страдалец Руссо отвергал утешение религии; он, смею думать я, принадлежал к тем злополучным, о которых, когда их безверие простирается еще далее Жан-Жакова, Пушкин говорит: их