Путешествие. Дневник. Статьи
Шрифт:
Надеюсь в понедельник 7-го числа кончить свою балладу.
Лучшая из четырех пиэс моих,[811] какие попались мне в «Сыне отечества» на 1817 год, — «К Матюшкину». Ее одну, быть может, я не выбросил бы, если бы должен был составить собрание мелких своих стихотворений. Жаль, что переправки, какие я в ней сделал, утрачены.
6 августа
Целый день дождь: у меня в комнате так темно, что я почти по необходимости весь день проспал.
7 августа
После
Баллады своей я не окончил. От нечего делать читаю «Picture of Italy».[812] He худо бы, чтобы в Петербурге догадались да прислали бы мне какую-нибудь новинку!
8 августа
Напоследок кончил я свою балладу. Она занимала меня довольно долго. В слоге старался я, сколько позволял новейший размер, держаться оборотов и речений наших старинных народных сказок.
Покойник А. Е. Измайлов был истинно добрый мужик: я знал его очень хорошо, любил его и ему многим обязан. Но в своих перебранках с «Наблюдателями» он из рук вон мужиковат!
9 августа
Стыдно и смешно мне было, когда прочел я в «Сыне отечества» свою пиэсу «Элегия к Дельвигу». Мне было с небольшим двадцать лет, когда я написал ее, вышел только что из Лицея, еще не жил, а приготавливался жить; между тем тема этой рапсодии — отцветшая молодость, разочарование etc. Другая моя пиэса — «Отчизна» — гораздо лучше. В собрании мелких моих стихотворений она получила бы место. «Дифирамб» (из Шиллера) слишком небрежен в своем механизме; на другого же рода достоинство он не может иметь никакого притязания.
С наслаждением прочел я несколько явлений из комедии «Своя семья», написанных Грибоедовым:[813] в этом отрывке виден будущий творец «Горя от ума».
10 августа
Нетрудно находить прекрасные стихи в сочинениях Пушкина, Жуковского, Грибоедова; но выписывать их считаю бесполезным, потому что их довольно много и, сверх того, они всем известны. Когда же случится мне найти нечто истинно хорошее в произведениях стихотворца дурного, посредственного или по крайней мере мало известного, тогда почти считаю обязанностию внесть такую находку в свой дневник.
Один[814] — горе-богатырь в поэзии; но между тем вот из его пиэсы «Ночь в Аркадии» изображение водопада, которое заслуживает быть выписанным:
Посмотри, как водопад,
Стекловидный, шумный, пенный,
Лунным блеском осребренный,
С гор крутых в отлогий дуг
Льет алмазы и жемчуг.
Только 5 стихов — не более, — прочие, правда, гиль, но по крайней мере эти пять стихов точно хороши.
11 августа
Говорил я о своих пиэсах, напечатанных в «Сыне отечества» на 1817 год. Сегодня упомяну я об элегии Туманского,[815] напечатанной тут же. Для 17-тилетнего поэта она истинно хороша и лучше в некоторых отношениях
Муж почитаемый в сердцах не умирает,
Из самой вечности бросает тень свою.
12 августа
Технологические статьи Каразина, все до одной, очень занимательны.[816] В «Сыне отечества» на 1817 год заслуживает особенное внимание его рассуждение о необходимости сбережения лесов в России; в нем много мыслей основательных и остроумных, впрочем, мне не вовсе незнакомых, ибо и у Бернардена де Сен-Пьер в «Etudes de la nature»[817] встретились мне сходные с ними. В другой статье (о метеорологии), читанной Каразиным в 1810 году в московском Обществе испытателей природы, несколько гипотез очень смелых, но, быть может, таких, которые оправдаются лет через сто, пятьдесят или и ближе.
Примечательнейшая из этих гипотез — предположение, что человек может покорить себе электрическую силу и употреблять ее орудием усовершенствования произведений своих, точно так, как покорил себе воду, пары и пр.
15 августа
От доброго сердца хохотал я над экзаметром маленького Глинки; в его сказке «Бедность и Труд» [818] этот стих у него кудахчет курицей, гогочет гусем, свищет и чиркает чижом и пр., и все это звукоподражание. Но звукоподражание у Виргилия и Гомера, кажется, не то: у них оно не насильственный набор слов, нанизанных единственно для того, чтобы произвести нечто, похожее на звуки природы, а нечаянный подарок, данный языком вдохновению, подарок, которого, быть может, вдохновение и не заметило. Сверх того, сказка Глинки — подражание «Овсяному киселю» Жуковского. Жаль, что Федор Николаевич никак не может или не мог в то время (в 17, 18-м годах) удержаться от подражаний. Едва Жуковский перевел несколько Гетевых оттав оттавами, как и Глинка тотчас счел обязанностию написать несколько оттав («Осеннее чувство»); едва начал ходить по рукам еще рукописный Жуковского «Кисель», как у Глинки уж и готова сказка «Труд и Бедность» (в которой много и труда, и бедности); едва Пушкин написал в своем «Руслане» известные стихи: «О поле, поле! кто тебя...», — как и у Глинки немедленно поспело послание к Пушкину, которое начинается: «О Пушкин, Пушкин, кто тебя...». Такое ребячество в состоянии уронить человека и с большим талантом! Таланта же, однако же, у Глинки не отнимаю: и в самых подражаниях его заметно дарование, заметна даже оригинальность, ибо он подражает одним формам, — сущность же у него большею частью — своя. Еще слово о звукоподражании: насильственное звукоподражание, по моему мнению, столько же смешно и нелепо в поэзии, сколь оно, по единогласному приговору всех людей со вкусом, нелепо и смешно в музыке.
Кстати, потому что дело идет о смешном: восхитил меня князь Петр Иванович Шаликов великолепною ахинеею, которою он извещает о чем-то касательно истории Карамзина.[819] Что тут сказано, я никак не понимаю (да едва ли и сам Шаликов понимал, что писал); несмотря на это «Новость», напечатанная на 157 стр. в N 10 «Сына отечества», удивительна, трогательна, нежна, изящна, словом, достойна — Шаликова!
16 августа