Путешествия пана Броучека
Шрифт:
— Подобой? — повторил пан Броучек удивленно, не понимая смысла вопроса.
— Ты приобщаешься обоими видами? — пояснил Янек от Колокола.
— Обоими видами? — снова повторил пан домовладелец и потер себе лоб; он не понимал ничего.
— Ты, что, не разумеешь? — воскликнул Домшик уже нетерпеливо. — Я вопрошаю тебя, комкаешь ли ты такоже и вино?
— Ах, вот оно что! — с улыбкой облегчения вздохнул пан Броучек, полагая, что наконец-то понял и что вопрос Янека как-то связан с гостеприимством, им ранее предложенным. Про себя же подумал, что древний способ выражения донельзя витиеват:
Домшик попятился почти в испуге и предостерегающе вытянул руку: Остановись, кощунственный язык! Хочешь насмешки строить над святой верой нашей?
Но он тут же опомнился и продолжал спокойнее: — Верно, ты говорил, что с малых лет пребывал в чужих краях; может, того ради не ведаешь о правде божьей, магистром Яном Гусом, Иеронимом, Якоубеком из Стршибра и другими учителями нам возвещенной. Но ты наверняка слышал, что оба святых мученика наших жестоко казнены в Констанце папой, епископами и прочими князьями антихриста.
— Об этом я и правда что-то слышал и читал. Но почему, собственно, сожгли Гуса, не знаю толком. Чтото они там не поделили с господами патерами. Вискочил как-то заметил, что Гус-де был вероотступник…
— Гус — вероотступник? — вскрикнул громовым голосом Домшик, дико засверкав глазами и ухватившись за рукоять своего меча. — Это Гус-то, который нам проповедал истинное слово бозкие, который хотел очистить церковь от греха и заблуждения, и от изобретений человеческого лукавства, и возвратить ей исконную чистоту первых апостолов, Гус, который клеймил гордыню, алчность и безнравственность дурных священников, пока их злобная мстительность не добилась его осуждения и казни на вечный позор земле нашей и имени нашему, — так это Гуса называешь ты вероотступником, богохульник презренный?
При этом он наступал на Броучека, скрипя зубами и дергая рукоять меча, так что тот, дрожа всем телом, боязливо отступал и бормотал, заикаясь: Так это же не я говорю, что Гус вероотступник, это как-то раз Вискочил за пивом сказал, ввязавшись в спор с Клапзубой, которого мы шутя иногда называем гуситом… А Вискочил- портной, он работает в семинарии, так что, само собой, должен быть клерикалом, если кормится от сутан. А я — я ничего не имею против Гуса; я «У петуха» всегда сижу под его портретом.
Хотя Домшик понял лишь отчасти это объяснение, все же его гнев был укрощен. Он снял руку с меча и быстро спросил: — Так ты желаешь отказаться от заблуждений папистов и стать приверженцем учения Гуса?
Это был щекотливый вопрос. Пан Броучек в растерянности молчал, почесывая за ухом.
«Хорошенькая история! — говорил он себе, — Отродясь я в религию не вдавался, вот и попал впросак. Стать гуситом — благодарю покорно. Таким гуситом, о котором как-то в шутку говорил в своей речи в ратуше доктор Ригер, — охотником до архиерейского носа, румяного и с сочной капустной, таким я согласен быть от всей души, хотя бы до дня святого Мартина. Но чтобы я, это самое… какие-то шутки с верой — против господ патеров — да еще, может, с железным цепом
Тем временем Янек от Колокола бросал нетерпеливые взгляды на пребывающего в нерешительности Броучека и, не дождавшись ответа, продолжал голосом, опять ставшим неприветливым:
— Сдается мне, ты не спешишь склонить сердце свое к чистой вере нашей и предпочитаешь коснеть в заблуждениях. Коль так, то покинь скорее город, потому что католики нам в Праге не нужны. Я сам выведу тебя за ворота, ибо легко может случиться, что один живым ты отсюда не выберешься. Впрочем, и по ту сторону ворот радости тебе будет мало. Столкнешься с немецкими крестоносцами — жестоко поплатишься, ибо они без милосердия сжигают каждого чеха, попадающего к ним в руки, не спрашивая, гусит он или католик.
Такая перспектива произвела на Броучека должное впечатление.
— Но я же не говорю, — произнес пан домовладелец в смертной тоске, что я против вашей веры. Я также думаю, что Гуса нельзя было вот так, сразу сжигать, и вообще вся эта инквизиция — безобразие.
— И ты согласен стать подобоем? Ты согласен вкушать тело и кровь господа нашего в виде хлеба и вина, как это установил Христос на тайной вечере и как это делали апостолы и первые христиане?
— Почему бы мне не делать то, что делали апостолы? Греха в том быть не может.
Это софистическое оправдание не очень успокоило душу пана Броучека, но про себя он добавил: «До причастия еще далеко!» Янек от Колокола был вполне доволен таким ответом. Недоверие исчезло с его лица, взор приветливо засиял, и правая рука дружески протянулась к пану Броучеку.
— Ну, Матей, приветствую тебя как дорогого гостя! Ты наш человек и вместе с нами будешь защищать свободу нашей веры. Войди со мною в дом мой; позднее я изложу тебе подробно учение наших магистров… Ты, наверное, хочешь спать, проблуждав целую ночь?
— Признаюсь, я действительно с удовольствием бы вадремнул часок-другой.
— Поспишь у меня. Идем!
Он повел пана Броучека к своему дому, который стоял, как уже было сказано, напротив, немного в глубине, образуя второй угол Тынской улицы и площади, и который стоит на том же месте по сей день, немножко перестроенный, но по-прежнему несущий свой старинный знак колокола.
Этажей в нем было не четыре, а только три, и крыша была высекая, сбегающаяся под тупым углом, как завершение башни — во-моему, она есть у Саделера на одном из изображений старой Праги.
Через сводчатые двери с каменными сиденьями по бокам они вошли в просторные, но мрачноватого вида сени, а оттуда по узкой каменной лестнице поднялись в другую прихожую, на втором этаже, где полы были выложены из кирпича и где стояло несколько громоздких кованых и расписных сундуков, грубо сколоченный шкаф и простой стол с лавками; во всех стенах были двери, ведущие в другие комнаты, — две из них были заперты толстыми болтами, прочие имели замки или щеколды.
— Вот мое зало, — проговорил древнечешский домовладелец.