Путешествия пана Броучека
Шрифт:
Он миновал какую-то пивоварню — очевидно, уже известное нам из рассказа Домшика «Пекло» — и, доидя до конца переулка, намеревался перейти на ту сторону, к Гончарной, нынешней Козьей, чтобы знакомой боковой калиткой проникнуть с тыла в королевский дом «У черного орла». О том, чтобы запастись пропитанием для экспедиции в тайный ход, он совершенно забыл в нетерпеливой спешке.
Но вдруг что-то его остановило. Пока он шел по Тынской улице и по переулку, все был слышен тот звон, что возник, когда он был в коморке, но звон все крепчал, будто все новые колокола вступали в этот гремящий хорал; теперь же он услышал клики, гомон толпы
Он хотел было быстро перебежать к Козьей улице, но опоздал. Из Долгой улицы выехало несколько всадников с длинными копьями, на которых трепетали флажки с красными крестами. Восторжествовавшие крестоносцы!
Пан Броучек, осознав, что бежать некуда, в смертельной панике пал на колени и вскричал по-немецки: — Смилуйтесь! Я немец! Я католик!
— Смерть немцу-паписту! — воскликнули согласно, как один человек, всадники по-чешски, и один замахнулся копьем на пана домовладельца.
Тот вскочил и закричал теперь по-чешски: — Господи помилуй! Да я вовсе не немец и не католжк! Я чех и гусит!
Всадники в изумлении придержали коней, и большая толпа вооруженных и невооруженных мужчин, женщин и детей, выплеснувшаяся вслед за ними из Долгой улицы, как бурлящая разноцветная река, обтекла, обхватила несчастного со всех сторон.
— Так почему ты по-немецки кричал, что ты немец и католик? воскликнул один из всадников, который, по-видимому, был среди них главным.
— Я думал… я думал… вы немцы-крестоносцы… у вас же эти флажки с крестами, — заикаясь от страха, вымолвил пан Броучек.
— Ха-ха! Их мы добыли на поле Госпитальном, где бог даровал нам славную победу. Но ты, однако, в самом деле немец. И по-чешски ты говоришь плохо!
— Нет! Нет! Клянусь, никакой я не немец — я просто был долго в чужих странах — вам это может Домшик подтвердить, Янек от Колокола…
— Янек от Колокола? Сей положил сегодня жизнь свою за правду и отчизну, выступив в первых рядах с нами, старогородскими, из ворот Поржичских и смертельно быв ранен в коротком бою под Витковой горой. Ежели ты и вправду чех и гусит, как смеешь ты произносить имя героя теми же мерзкими устами, которыми ты из одного лишь презренного страха только что отрекся от рода своего и веры?
— Коли мерзавца! Бей труса! — кричал вокруг народ, яростно кидаясь на Броучека. Тот попытался выскользнуть, но кто-то из толпы дернуя его плащ, который от резкого движения упал, и пан домовладелец вдруг предстал перед пораженной публикой в своем современном платье.
Изумление на миг парализовало нападающих; однако в толпе там и сям раздались смех и хихиканье.
— Ну и ну, вон оно что вылупилось из невинной епанчи! — воскликнул предводитель. — Ты что же, и теперь станешь утверждать, что ты из наших? А мне вот сдается, ты скорее из этого крестоносного сброда, ты лазутник Зикмунда!
— Клянусь, я не лазутчик! Я чех и пражанин.
— Ну, ежели ты пражанин, то судить тебя будет суд пражский. Вяжите его и ведите в ратушу! Палач и дыба выведают истину.
Пан Броучен, слыша о палаче и дыбе, стал синий, как покойник. Он опять опустился на колени и в великом ужасе бормотал: «Смилуйтесь! Я не пражанин!.. Я, правда, родился в Праге, но я перешел к таборитам…, я цепник гейтмана Хвала… вам сам Жижка подтвердит..»
— Ха-ха, таборит! Эдакий трус — таборит! Он нас за дураков почитает! Чтоб тебе
— Остановитесь! Сей презренный хоть и превратился за малое время из немца-католика в чеха-гусита, а затем в таборита из. пражанина, и бог знает, в кого еще превратится, и заслуживает смерти уже за одни эти трусливые, подлые речи, — но коль скоро он выдает себя за воина Хвала, передадим его на суд таборитов.
— Да ведь Жижка как раз въезжает вместе с пражанами в город через Горские ворота, — крикнул кто-то из тех, что прибежали со Староместской площади.
Тогда пана Броучека связали и поволокли, подталкивая, на площадь.
Туда же хлынули толпы ярко одетых людей из Целетной улицы и из других мест; они оживленно переговаривались, сообщали новые подробности окончившейся битвы, многие громко ликовали и пели победные песни. Старцы прямо на голой земле преклоняли колени, вознося руки к небесам с выражением горячей благодарности. Девы несли зеленые побеги и охапки цветов, усыпая ими путь пеших и конных воинов, либо прикалывая их на шлемы и шапки. Все лица сияли безмерным счастьем, и не у одного на ресницах трепетала слеза блаженства. И самое солнце, хотя и клонилось к закату, струило какой-то праздничный свет, купййсь в котором, даже дома будто сияли блаженными улыбками. Весь город звенел ликованием, и к нему присоединялся могучий, светозарный гимн колоколов всех пражских башен.
Вооруженные воины с беднягой Броучеком остановилась на углу Целетной улицы, где собралось больше всего народу. На высокой тумбе, изображавшей голову какого-то чудища, стоял не то участник, не то свидетель всей битвы и звонким, радостным, срывающимся голосом как раз повествoвал народу о счастливом обороте сражения.
К сожалению, несчастный пан Броучек, весь во власти смертельного страха, не мог воспринять должным образом его речь, и потому я приведу здесь вкратце только то, что нам известно о славной битве за веру на Витковой горе из истории.
Как мы уже знаем, дело там было очень близко к поражению; но Жижка вовремя подоспел на помощь защитникам подвергшегося нападению сруба и послал часть своих людей виноградниками по южному склону, дабы ударить сбоку по войску противника на гребне горы. Они выскочили неожиданно на мейсенцев с юга и востока, и те — из-за узости гребня горы и крутизны склона — не могли ни повернуться с конями, ни наехать на пеших бойцов, оттеснявших их к высокому северному обрыву. Не в силах противостоять страшному вихрю цепов таборитов, всадники один за другим вместе с конями рушились вниз, в падении ломая себе руки, и ноги, и шеи. Те же, что, сошедши с коней, на сруб полезли, не имея возможности отступить из-за напирающих сзади своих же воинов и неустанно осыпаемые градом камней и стрел из сруба, частью были Столкнуты в пропасть, частью же сами в отчаянии вниз бросались, и многие остались лежать с разбитыми черепами либо раздробленными членами на валунах или у подножия горьц из тех же, что удержались наверху, одни, отказываясь от боя, садились наземь и лишь щитами прикрывались от камней и стрел, летящих из сруба, иные тщетно оборонялись от яростных ценников, чье оружие с жутким свистом и треском падало, подобно смертоносному железному граду, на их головы.