Путешествия пана Вроучека
Шрифт:
Хотя пана домовладельца некоторое время и забавлял пестрый хоровод красок, однако вскоре ему осточертело таращиться на картину. И он принялся обдумывать свое плачевное положение, снова и снова негодуя по поводу пустого стола и слезниц в трапезной, гадал, удастся ли ему все-таки чем-нибудь поживиться, со сладостной болью и тоской вспоминал о земных порциях Жаркого и зеленовато-золотистом пльзенском с молочно-белой пеной, мысленно прошелся по всей жизни от колыбели до последнего посещения трактира Вюрфеля, но Лазурный и живописец не выказывали ни малейших признаков того, что намерены завершить
В конце концов верх надо всеми неприятными ощущениями взял голод. И тут пан домовладелец вспомнил о копченых сосисках, которые он, к счастью, припрятал на черный день.
Улучив момент, когда ненасытный собиратель восторгов в очередной раз изучал физиономию Лазурного, Броучек прикрылся ладонью и, поспешно вытащив из кармана пару сосисок, с аппетитом принялся за вкусную земную еду, быть может,- увы!
– последнее лакомство в его жизни.
Внезапно над ним послышалось радостное: "О, ты плачешь, землянин? Стало быть, и твоя огрубелая земная душа растаяла наконец под неотразимыми лучами, исходящими от моей картины!" Летающей походкой живописец неслышно подкрался к нему с другой стороны и своим восклицанием оторвал от приятного занятия.
Пан Броучек, выведенный из себя бесцеремонностью живописца и его предположением, ничтоже сумняшеся показал ему сосиску и выцалил в сердцах: - Черта с два! Не плачу, а ем!
– Ешь?
– в гневном изумлении воскликнул Лазурный, тоже подлетев к пану Броучеку.- Неужто, лицезрея величественное создание, гения, ты способен предаваться земному непотребству?!
– Непотребству! Разве утоление голода - непотребство? Или, может, вы, обитатели Луны, вообще не... не... не едите?
– Конечно, мы не едим. Наше воздушное тело, слава богу, не нуждается в материальной пище.
Ошеломленный Броучек с минуту неподвижно смотрел на селенита, а затем всплеснул руками: - Неужто и вправду не едите?! О боже, боже! Нет, это невозможно! Должны же вы чем-то питаться.
– Мы подкрепляемся лишь ароматами, амбровым дыханием лунных цветов, пояснил живописец.
– Ароматами!.. О ужас! Какой ужас! Верно, вы и не пьете?
– Мы только увлажняем уста чистейшей утренней росой,- сказал поэт.
– Я погиб!
– простонал пан Броучек и в отчаянии схватился за голову. Неужто я попал на Луну, дабы ни за что, ни про что умереть здесь от голода и жажды?!
– С чего ты взял, что умрешь?
– успокаивал его Лазурный в приливе сострадания.- Обходимся же мы, обитатели Луны, ароматами и росой! Напротив, будь благодарен небесам! Единственным последствием нового образа жизни будет то, что твое грубое земное тело постепенно приобретет лунную утонченность и легкость...
– Утешили, нечего сказать! На кой мне сдалась ваша чахоточная худоба, которой вы похваляетесь! Для этого незачем прилетать на Луну! Достаточно заделаться на Земле борзописцем! Сколько же я этак протяну? У нас иные постники выдерживают
– В таком случае питайся пока корешками лунных трав.
– Слушайте, хватит! Ими питались разве что отшельники в старые времена, да и то еще неизвестно, что это были за корешки!.. И ни капли пива!.. Глотай себе росу, как лягушка!.. О владыка небесный!..
– Разве вы, земляне, не употребляете в пищу травы?
– Их едят только чокнутые вегетарианцы! Мы же, разумные люди, предпочитаем мясо.
– Мяcо?
– ужаснулся Лазурный.
– Чего вы пугаетесь? Думаете - человеческое? Мы едим мясо баранов, телят...
– Чудовищно! Стало быть, вы безжалостно убиваете, раздираете на части и заглатываете создания божьи, обитающие вместе с вами на Земле? Превращаете свои тела в живые могилы для них? Да возможно ли, чтобы Вселенная терпела в своем лоне планету, оскверненную столь отвратительным каннибальством?! Неужели и это - умерщвленное создание божье?
– добавил он с гримасой ужаса и омерзения указывая на огрызок сосиски, который пан Броучек с испугу уронил на пол.
– Созданье!
– бешено захохотал землянин.
– Да это всего-навсего свинина, измельченная и набитая в чисто вымытые кишки, которые...
Он не докончил. Лазурный в обмороке осел на пол.
Более выносливый живописец с истошным воплем рухнул на колени и, склонившись над несчастным поэтом, пытался привести его в чувство.
С минуту пан Броучек оцепенелым взглядом созерцал, какое пагубное действие оказали на тщедушного селенита опрометчивые земные слова, а затем, повинуясь внезапному озарению, со всех ног кинулся прочь из мастерской.
Ватага художников с мухоморами, боровиками, опятами, рыжиками, сыроежками, сморчками, шампиньонами и прочими грибами на головах бросилась за ним вдогонку, намереваясь затащить в свои мастерские, но пан домовладелец счастливо от них улизнул и помчался к лестнице, ведущей из Храма искусств.
О горе! Внизу, у подножия лестницы, мелькнули трепещущие мотыльковые крылья, и под лазурным колокольчиком пан Броучек узнал миловидное лицо Эфирии.
В отчаянии он юркнул в ближайший коридор; адский рев и грохот указывали на то, что он попал и луч музыкантов.
XI
Концертный зал. Достойный похвалы обычай на лунных концертах. Пан
Броучек помышляет о самоубийстве. Поэт низшего разряда. Лунная музыка. Неземное устройство ушей у селенитов. "Буря". Морская болезнь. Пан Броучек
снова обращается в бегство.
Наш герой шмыгнул в первую полуоткрытую дверь и мигом захлопнул ее за собой.
Он сообразил, что попал в партер концертного зала, уже заполненного многочисленными слушателями.
С маху плюхнулся пан Броучек на единственное свободное место в последнем ряду.
К нему тотчас подошел селенит в умопомрачительной ливрее и протянул правую руку.
"Билетер!
– подумал пан Броучек.- Не иначе как требует платы за вход..." Никчемные бумажные деньги Броучек во время скачки по воздуху выбросил со злости вслед за часами. Поэтому он вынул из кармана оставшийся серебряный талер и протянул его билетеру.