Путешествия в Мустанг и Бутан
Шрифт:
Он ничего не ответил. Не помню, когда я ещё чувствовал себя так потерянно. Наверное, когда Рани Чуни отвечала «нет» на все вопросы, которые я задавал ей с обычной самоуверенностью двадцатидвухлетнего выпускника университета.
После трёх повисших в воздухе вопросов мы одновременно поднялись, и я извинился. За что? Ни за что, просто, чтобы скрасить прощание…
Газетные пачки вылетели из самолёта прямо на траву. Пилот скрылся в ангаре. Когда он вернулся, мы гуськом потянулись к трапу. Я обронил смешное замечание. Один из бутанцев усмехнулся, а второй поглядел на меня в точности как Паро Пенлоп: он успел
Мы вновь набрали высоту, и сердце у меня затрепетало: слева показались Гималаи. Такое чувство, будто я завернул за угол и увидел родной дом или вдруг заметил в толпе идущую навстречу жену. Только теперь я понял, что значили для меня эти горы и как мне недоставало их все годы в Европе и Америке.
Мы летели почти на бреющем полёте над холмами, покрытыми влажной зеленью. Гористые волны прокатывались под крылом, прорезанные более тёмными долинами; мелькали белые ленты горных потоков, низвергавшихся по каменистым руслам, и изредка голубые пятна озёр, куда собиралась вода, отдыхая после стремительного бега по ущельям.
Кое-где джунгли уступали место чайным плантациям и реденьким рощицам. Мы летели над Дуаром; этот знаменитый чайный край протянулся от Дарджилинга до Шиллонга, вдоль южной границы с Бутаном, между Страной дракона и Брахмапутрой. Там произрастает чай, который пьют во всём мире — от Буэнос-Айреса до Баальбека. Когда-то здешний край принадлежал бутанским властителям, но был отнят у них англичанами. Однако каждую зиму, когда жара немного спадала, высокие воины-горцы спускались из Страны дракона, собирали с местных жителей дань и уводили женщин.
Самолёт медленно снижался. На сей раз это была уже широкая бетонная полоса Хассимары.
Все страхи вновь ожили. Пустят ли меня? Даже боязно в это поверить. Десятилетний опыт приучил меня быть готовым к дурной развязке. В конечном счёте я ведь ещё не имел дела с бутанскими дипломатами.
Хассимара… Сорняки вели наступление на бетон, которым была залита часть поля. Удивительная особенность у аэродромных сорняков — они повсюду одинаковы: и на аэродроме имени Кеннеди, и в Рейкьявике, и в Хассимаре. Когда я вылез из самолёта и с наслаждением распрямил спину, онемевшую от твёрдого металла сидений, меня чуть не свалила с ног жара. А было всего лишь половина восьмого утра. Группа индийцев хмуро следила за моими манёврами. Я прилепился к бутанцам.
Невдалеке громоздились ящики с чаем. Кипы газет погрузили в тележку; после ожидания, растянувшегося, казалось мне, на века, появился и мой багаж. Чемоданы были в сохранности. По лбу у меня стекал пот. Кроме сорняков и редких деревьев, поодаль ничего не было — ни ангара, ни малейшего помещения. Я перешёл в иллюзорную тень самолётного крыла.
— Мужчина, куда вы направляетесь? — спросил меня один из хмурых людей. — У вас есть разрешение на переезд внутренней границы?
Сердце застучало. Не успев совершить ни одного преступления, я всё равно теряюсь, когда у меня спрашивают документы. Вот оно, разрешение, священный папирус, позволяющий находиться вблизи бутанской границы… Затем мне пришлось повторить наизусть всё, что там было написано, стараясь не допустить ни одной ошибки.
— Цель
— Учёба и туризм.
— Что вы нас путаете! — вскинулся человек. — Вы турист или студент?
— И то, и другое.
— Чему же вы собираетесь научиться за месяц?
— Языку, — преисполнился я надежды.
— Вы родились в Париже?
— Да.
— Одиннадцатого февраля?
— Да.
— Куда направляетесь сейчас?
— В Пунчолинг, — на одном дыхании выговорил я трудное название.
— Это ваш багаж? — так же строго продолжал чиновник. — Сколько стоила эта камера? Очень дорого?
— Да, сэр, — сказал я и тут же торопливо добавил: — Нет, не очень, она уже очень старая.
Солнце пекло невыносимо, мои спутники-бутанцы стали потихоньку отходить, а мне становилось всё больше не по себе.
— Что вы, у них ещё не было ни одной аварии!
Человек, произнёсший эту фразу, был высок ростом, с веснушками на бледных руках, с розовыми волосатыми коленками и чуточку надменным выражением лица, призванным скрыть красноту локтей и коленей. Двое англичан и одна англичанка — их можно было угадать безошибочно — приближались по бетонной полосе. Это были чайные фермеры, удивительная порода, сохранившаяся здесь и поныне. Один из них, по имени Джон, отлетал. Он-то и уверял, что у компании «Джем» не было ещё ни одной катастрофы. Вполне могло статься, что я открыл бы счёт, мелькнуло у меня.
— Значит, вы француз? — продолжал индийский чиновник, обращаясь к моим чемоданам.
— Подержанный, недорогой француз, — добавил я, полагая, что допрос подходит к концу. Уже было ясно, что я не попаду в Бутан.
— Попросите Джоан написать мне, — сказали розовые коленки.
Мои бутанцы скрылись из виду. Бежевый щегольской костюмчик покрылся затеками пота, волосы слиплись.
С превеликим неудовольствием чиновник возвратил мне документы и дал возможность привести себя немного в порядок. Трое носильщиков в тюрбанах подхватили мои чемоданы и отправились прямиком через сорняки; полумёртвый от жары, я побрёл за ними. Пятьюдесятью метрами дальше всё встало на свои места. Хассимара показалась вдруг довольно приятным местом.
На краю аэродрома была решётка, за ней ангар, а за ангаром четыре оранжевых «джипа» с буквами «БТН». Бутанские машины! Я увидел двух своих спутников, за которых так судорожно цеплялся. Неужели правительство прислало за мной «джип»? Нет. Не могли бы в таком случае мои друзья довезти меня до Пунчолинга? Да. Чемоданы побросали «в джип». На прощание я адресовал чиновнику ироническую улыбку. «Да, я француз, турист, изучающий страну. Да, я знаю, что до меня таких людей в Бутане не было, но у меня есть разрешение пересечь „внутреннюю границу“… Вот так-то!»
«Внутренняя граница»… Дивное слово! Мне казалось, что я попал в рай для избранных. Вот только жара заставляла этот рай смахивать на ад, и я с завистью вспоминал шорты англичанина, полоскавшиеся вокруг его волосатых колен. Может, я немного спятил? Не мудрено после стольких передряг.
Самочувствие в самом деле было странное, глаза вылезали из орбит. Бутанцы теперь легко понимали мой тибетский язык. Всё сейчас было исполнено глубокого смысла. Наступил великий день, о котором я столько мечтал и который уже казался безнадёжным! Я въезжал в Бутан.