Путевка на юг
Шрифт:
– В бога мать... начальники.
Он сидел и чем более думал, тем менее представлял себе, как он сможет пойти и сказать Николаю Скуридину обо всем. А с другой стороны, нельзя было ссориться и со свояком. Родственник, и к тому же начальство.
Арсентьич сидел и вполголоса матерился, да так и домой пошел, ничего не придумав.
Пришел домой взбешенный, дорога его не остудила. Уселся на порожках и снова начал курить.
– Я налила все, - выглянула из кухни жена.
– Щи налила. А ты уселся, слышишь...
– Ну, налила... Теперь мне рысью, что ли, бечь
– недобро процедил он...
Лелька очень удивилась.
– Чего ты? Либо дурнины наелся? Я ему по-хорошему...
– По-хорошему...
– передразнил ее Арсентьич.
– Все вы... порода... В папаню своего.
– Либо с Василием поругался?
– вмиг поняла Лелька.
– Чего вы с ним?
Арсентьич все жене выложил, сдабривая рассказ нелестными для ее братца присказками. Лелька эти присказки мимо ушей пропускала, схватывая главное. Главное она поняла и сказала твердо:
– Надо забрать. Чего ж будем с Василием ругаться? Сам знаешь, Василий, он об нас завсегда. Василий, он...
– наставительно читала Лелька.
И Арсентьич ее не перебивал. Он знал, что и вправду судьба его во многом от Василия зависела. Сам Арсентьич был пришлым. В зятья его взяли Калимановы. Взяли и помогли во всем: дом поставили, в техникум помогли поступить и выучиться, вывели в люди. И грех было это не помнить, да и грех наперед забывать, ведь жизнь еще не кончилась. Все это понимал Арсентьич. Но Николай, но Николай Скуридин стоял перед глазами.
А жена все убеждала и убеждала.
– Да будя тебе...
– наконец оборвал он ее.
– Либо я сам не знаю, а вот как? Как забрать-то?
– с болью спросил он.
– Э-э-э, мужик, мужик...
– покачала головой Лелька, - Управ еще называется. Ладно, не горься. Я все сделаю.
– Как это... Как ты сделаешь?
– не поверил Арсентьич.
– Да вот так и сделаю, - усмехнулась Лелька.
– По-своему, по-бабьи. Ступай, щи простынут, - подтолкнула она мужа и спросила, понимая его боль: Тебе влить стакашек? Перед обедом?
– Влей, - с безнадежной обреченностью выдохнул Арсентьия.
Он сразу же поверил жене. Он знал ее.
x x x
На следующий день полхутора собиралось на гульбу. Виктор Калиманов из армии в отпуск пришел, и его встречали.
Скуридиным вроде и гулять было не с руки: Николай собирался в дорогу. Но Ленка скорее бы померла, чем отказалась от приглашенья.
Любила грешная Ленкина душа погулять. Выпить, и песняка поиграть, и сплясать в доброй компании. Да и как было не любить бедной Ленке этот светлый час, когда забывалось все: детвора, и ледащий муж, и свое незавидное житье, и чужое счастливое - все прочь! Как было не любить этот праздник? И потому к гульбе готовились всерьез. Ленка с матерью платья перебирали, прикидывая мылись да чепурились. Старшая дочь Нюська им помогала да подсказывала, качая на руке ревущего сына. А шестиклассница Дуська, которая уже невестилась, под шумок духами надушилась, за что и получила трепку, и ходила теперь по дому надутая. А под ногами толклись Ваняшка с Маняшкой, довольные колготой, шумом и криком, одеколонным пахучим духом.
Один
А нынче и вовсе: ему подняться не давали. То один подходил, то другой, о курорте спрашивая. Продавец магазина Максимов, человек бывалый, рядом сидел, то ли шутейно, то ли всерьез, наставлял:
– Ты приедешь, в столовую придешь, там меню...
– Чего?
– Меню. Бумажка такая, там все харчи записаны.
– А-а, - догадывался Николай.
– Это как у нас на центральной и на станции.
– Ты слухай, не перебивай. Там все записано. Ты должен заказывать, по желанию.
– Не буду, - решительно отказался Николай.
– Чего я буду перебирать. Скажут, приехал. Чего дадут, на том и спасибо. То и буду жрать.
– А раз отказываешься писать, ничего не получишь, - отрезал Максимов. Другим принесут, а тебе вот, - показывал он большой с желтым прикуренным пальцем шиш.
– Ну и хрен с вами, - обиделся Николай.
– Не помру. Мне главное лечение.
Максимов хохотал. Мужики, что рядом сидели, - тоже.
Смеялся и Николай.
– Давай тогда выпьем, - наливал Максимов.
– Раз такое дело, давай выпьем. Тама не дадут.
– Не дадут, - соглашался Николай.
– Да я и сам не буду. Мне лечиться надо.
А пока можно было, в последний раз.
Последний нонешний дене-ечек...
заводила Ленка. И песню подхватывали:
Гуляю с вами я, друзья!
А завтра ране, чуть рассвенет,
Заплачет вся моя семья!
Пели все. Продавец Максимов аж кровью наливался, усердствуя. Но Ленкин низкий, аржаной голосочек перекрыть не мог. И Николай горделиво смотрел на жену.
А за своей женой всю гулянку следил управляющий Аросентьич. Он знал, что именно здесь, сейчас Лелька должна была что-то сделать. Упредить ее хитрости он не хотел, но все равно с какой-то тоской и болью следил и следил.
Гулянка кончилась вечером, когда пришла пора встречать скотину. Поднялись почти все. Николай Скуридин с женой вышли со двора и от ворот затянули:
Коля, Коля, Николаша!
Как мы встретились с тобой!
Николай был выпивши, его водило и покачивало, ню рядом был крепкий столбушок - жена. Ленку трудно напоить, и она шла твердо, распевая:
Ах, Коля, Коля, - Николаша!
А Николаша, тоненько и сбивчиво подвывая, тащился рядом.
Ленкина мать во дворе задержалась. Она заговорила с хозяйкой, прощаясь, и уже пошла было, когда ее перехватила Лелька, жена управляющего. Она постояла с Николаевой тещей недолго, втолковывала ей что-то горячо, взахлеб. И с каждым Лелькиным словом Николаева теща как бы росла, распрямляясь, и лицо ее каменело. И вот уже она двинулась со двор; неторопливой марширующей походочкой, и на лице ее играла зловещая усмешка.